Узник Неба
Шрифт:
— Вы сделаете карьеру, Вальс, — предрек сам Серрано Суньер во время частной аудиенции в Мадриде, на которую Вальс явился выпрашивать должность директора Национальной библиотеки. — Испания переживает трудную эпоху, и каждый добропорядочный испанец обязан внести посильную лепту, чтобы сдержать натиск марксистской орды, стремящейся уничтожить наши духовные ценности, — заявил шурин каудильо, ослепительный в своем новеньком мундире опереточного адмирала.
— Рассчитывайте на меня, ваше превосходительство, — поспешил заверить влиятельную персону в своей лояльности Вальс. — Всегда и везде.
«Везде» вылилось в назначение на пост коменданта, но только не чудесной Национальной библиотеки, куда он стремился, а печально известной тюрьмы для особо опасных преступников
— Наберитесь терпения, Вальс. Ваш труд оценят по заслугам.
Так Маурисио Вальс получил первый урок, осваивая сложное национальное искусство маневрировать, карабкаясь вверх по ступеням карьерной лестницы вслед за сменой политического режима. К вершине рвались как соратники победителей, так и перебежчики из вражеского стана; счет их шел на тысячи, так что конкуренция возникла жесточайшая.
4
Таким было начало пути коменданта, во всяком случае, согласно местному преданию, которое сложилось на основе догадок, непроверенных подозрений и замшелых слухов. Изрядная доля слухов получила огласку и достигла ушей заключенных вследствие недостойного поведения прежнего коменданта, смещенного с поста всего через две недели после назначения, чтобы освободить место для Вальса. Естественно, бывший комендант всеми фибрами души ненавидел выскочку, похитившего у него должность, за которую он сражался всю войну. У опального начальника отсутствовали родственные связи, а на биографии лежало несмываемое пятно. Однажды его застукали в тот деликатный момент, когда он, напившись до положения риз, отпускал шуточки насчет генералиссимуса всея Испании и его поразительного сходства с Пепито Грильо. Прежде чем в его гроб заколотили последний гвоздь, сослав помощником коменданта тюрьмы в Сеуту, он успел как следует приложить соперника, раскрывая подноготную дона Маурисио Вальса всем, кто не отказывался послушать.
Не подлежал, однако, сомнению факт, что к Вальсу разрешалось обращаться не иначе как «господин комендант». По официальной версии, принадлежавшей самому дону Маурисио, он являлся признанным корифеем национальной литературы и культуры, обладателем высокоразвитого интеллекта и потрясающей эрудиции, приобретенной в результате многолетнего обучения в Париже. Вальс не уставал повторять, что его амбиции простираются далеко за рамки нынешней временной службы в государственном исправительном секторе, ибо перед ним стоит задача с помощью избранного круга интеллектуальной элиты нести просвещение в народные массы обескровленной Испании и научить их думать.
Речи Вальса, которые он с завидным упорством публиковал в национальной прессе, нередко содержали длинные цитаты из философских трудов, эпических произведений и статей по педагогике и были посвящены вопросам литературы, философии и необходимости возрождения культуры мысли на Западе. Если заключенные устраивали ему овацию после завершения очередной поучительной лекции, господин комендант делал великодушный жест, и арестанты получали возможность разделить между собой сигареты, свечи и другие предметы роскоши — иными словами, все, что еще оставалось от посылок родственников. Самое ценное из них предварительно забирали тюремщики; обычно они уносили вещи к себе домой, но иногда продавали небольшую часть заключенным, которым из передач в любом случае доставалось с гулькин нос.
Людей, умиравших по естественным или подспудно спровоцированным причинам, — как правило, от одного до трех человек в неделю, — забирали в середине ночи, за исключением пятницы или церковных «обязательных» праздников. [22] В этом случае покойный оставался в камере до понедельника или следующего рабочего дня, частенько составляя компанию новому «жильцу». Когда заключенные поднимали крик, что один из их товарищей переселился в мир иной, надзиратель подходил
22
В католической церкви «обязательные» или «предписанные» праздники — дни, когда посещение мессы прихожанами обязательно.
Каждые пятнадцать дней собирался верховный военный трибунал, и на рассвете осужденных казнили. Случалось, что из-за скверного состояния ружей или подпорченных зарядов расстрельному взводу не удавалось поразить жизненно важные органы приговоренных, и мучительные стоны раненых, упавших в ров, раздавались часами. Иногда звучал взрыв, и тогда крики мгновенно смолкали. По версии заключенных, кто-то из офицеров добивал обреченных гранатой, но наверняка этого никто не знал.
Среди арестантов имели широкое хождение самые разные слухи, в том числе поговаривали, будто господин комендант завел обыкновение по утрам в пятницу принимать у себя в кабинете жен, дочерей, невест и даже тетушек и бабушек заключенных. Избавившись от обручального кольца, которое он отправлял в верхний ящик письменного стола, Вальс выслушивал ходатайства, вникал в просьбы, предлагал женщинам платок, чтобы вытереть слезы, и принимал подарки и одолжения иного рода в обмен на обещание сытно кормить и хорошо обращаться с заключенным. Порой он даже подавал надежду на пересмотр спорных приговоров, что, впрочем, ни разу не привело к желаемому результату.
В отдельных случаях Маурисио Вальс просто угощал посетительниц печеньем и бокалом «Москателя». Если дамы, невзирая на тяготы военного времени и недоедание, сохранили миловидность и вызывали желание их пощупать, комендант читал им отрывки из своих сочинений, нацепив нимб мученика, сетовал на брак с инвалидом и рассыпался словесами, сколь ненавистна ему тюремная служба. Вальс разливался соловьем, жалуясь на унизительность своего положения. Ибо он считал глубоко несправедливым, что столь образованного, утонченного и воспитанного человека, как он, сослали на низменную должность, тогда как судьбой ему было предназначено принадлежать к политической и интеллектуальной элите страны.
Тюремные старожилы советовали не поминать всуе господина коменданта и по возможности вообще выбросить мысли о нем из головы. В основном заключенные предпочитали говорить о семьях, с которыми их разлучили, о любимых женщинах, рассказывать самые яркие эпизоды из своей прежней жизни. Некоторые ухитрились сохранить фотографии невест и жен и берегли их пуще зеницы ока, защищая из последних сил от посягательств. Опытные люди предупреждали Фермина, что труднее всего пережить первые три месяца. Потом, когда таяла последняя надежда, время начинало бежать быстрее, и бессмысленное существование постепенно усыпляло душу.
5
По воскресеньям, после мессы и выступления господина коменданта, заключенные небольшой компанией собирались в солнечном уголке двора, чтобы выкурить сигарету — одну на всех — и послушать истории, которыми их развлекал Давид Мартин, если находился в здравом уме. Фермин, знавший почти все его новеллы наизусть, поскольку в свое время прочитал серию «Город проклятых» от корки до корки, присоединялся к обществу и давал волю воображению. Правда, довольно часто Мартин оказывался не в состоянии связать двух слов, тогда его оставляли в покое, и он принимался беседовать сам с собой в сторонке. Фермин внимательно наблюдал за ним, а временами ходил по пятам; было в этом несчастном человеке нечто такое, что заставляло его сердце сжиматься от жалости. Фермин, пустив в ход свой богатый арсенал мошеннических трюков, ухитрялся добывать для писателя сигареты и даже кусочки сахара, который тот обожал.