Узники неба (Сборник)
Шрифт:
— Конечно.
Шеврон сунул пакет в наружный карман. Пришел пилот. Шеврон защелкнул передок шлема, тем самым избавив себя от какой-либо дополнительной боли в ушах, полностью изолировав себя. Он махнул рукой в знак всеобщего благословения и проследовал за пилотом через люк.
Получив почти 5 г/с, когда челнок совершил маневр, корректируя курс, Шеврон вдруг ощутил тонкую нить еще свежего шрама, протянувшегося от правого плеча к левому бедру, словно вычерченную острым ножом. Возможно, у департамента были основания для тревоги, подумал он. Тот провал позволил оппозиции добиться
Прежде чем потерять сознание, Шеврон четко увидел, как это было: иранка Паула, стоящая на коленях у его открытого чемодана, оборванного по подкладке умелой рукой. Той самой рукой, которая со знанием дела теребила его волосы так, словно хотела завладеть ими навеки.
Все вдруг стало ясно. Отдельные, разрозненные части встали на свои места, дав полную картину происходящего. Его, Марка Шеврона, одного из шести высших операторов департамента, прикончила смуглая, податливая гурия чуть ли не из средней школы.
Даже потом, когда глаза полностью выдали ее, он все еще медлил. Овальное лицо выглядело вполне серьезным и деловым. Она мгновенно оценила ситуацию и приняла решение, в то время как он все еще не мог справиться с чувством утраты и пустоты. У нее в руке появился маленький изящный бластер, и она выпустила тонкий обжигающий луч через всю комнату, прежде чем он справился с собой.
Только Блэкетт, появившийся следом и ей не видимый, спас ему жизнь.
Для Блэкетта она была не более чем пучком волос, обмотанным тряпками. К тому же она была врагом. Одним-единственным выстрелом он рассек ее лоб пополам.
Перегрузка уменьшилась, и видение отошло назад, на путаную ленту памяти, оставив лишь воспоминание об изящных гладких бедрах и высоких округлых грудях под рукой. Боже мой, он, должно быть, был слишком бесхитростен. Такое не должно повториться снова. Но, в таком случае, это не должно было произойти вообще.
Он услышал голос пилота:
— Все в порядке, мистер Шеврон? Прошу прощения за случившееся. Я должен был скорректировать курс. Эти зомби на пятом собирались посадить нас в Браззавилле.
Шеврон хрипло выдавил:
— Все отлично. Я в порядке.
Какой поворот событий мог представлять угрозу для его департамента? Подключенный к детектору лжи, он стал бы, несомненно, ценным приобретением для разведки Южного Полушария. Конечно, он никогда бы не позволил случиться этому. В Уставе на этот счет говорилось достаточно ясно. В случае реальной угрозы захвата он, повинуясь долгу, обязан был прокусить капсулу забвения, находящуюся в ремешке часов.
Как он относится к этому? Было уже слишком поздно что-либо передумывать. Он отбросил все сомнения, загнал их в самые отдаленные уголки памяти, к другим нерешенным проблемам, засевшим в голове, и стал наблюдать за белым городом Аккрой, выросшим словно под линзой с большим увеличением.
На уровне улиц образ парящего мраморного города вызывал изумление. В основном он был оштукатурен, и при этом на скорую руку. Ему надолго запомнился распространяющийся повсюду острый, с примесью гнили запах. И жара. Она давила, словно
Шеврон остановился в «Полуночном Солнце», где две трети потолка в вестибюле было занято выпуклым кроваво-красным полушарием и чернокожий клерк в красной феске изворачивался, словно хамелеон, стараясь успеть зарегистрировать всех прибывших.
Следуя существующим на этот счет правилам, Шеврон осмотрел комнату. Если здесь и была какая-либо аппаратура для наблюдения и прослушивания, то она была достаточно тщательно скрыта. Какой-нибудь миниатюрный датчик мог стать источником больших неприятностей. Шеврон лишь на девяносто процентов мог быть уверен, что комната была чиста.
Он взял запечатанный мешок с вещами Лойз Мартинец, набор миниатюрных инструментов часовщика и сел на кровать, вытянув ноги. Через десять минут упорной работы печать Департамента Контроля Окружающей Среды оказалась аккуратно подрезанной с одной стороны, открыв клапан.
Шеврон вывалил все содержимое мешка около себя на кровать и стал перебирать вещи по одной. Здесь были восьмиугольные часы на браслете из сплава золота и серебра, кольцо с натуральным аметистом в овальной оправе; упругая золотая спираль с прядью прекрасных черных волос, запутавшейся в ней, словно она была выдернута в спешке; широкий пояс из продолговатых бронзовых пластин со змеевидной застежкой; бронзовый нарукавник кельтского образца; запечатанное письмо, несомненно, от Грира, и дневник в переплете из красной марокканской кожи.
Шеврон перелистнул страницы. Мартинец каждый день что-нибудь записывала. Ничего сверхважного, но она точно подмечала разные небольшие особенности у людей. У нее даже имелась пятибалльная шкала, чтобы их оценивать. В дневнике упоминалось о приезде Бьюкза, который вызвал у нее болезненные мурашки. Он был дважды помечен буквой 2. Видно было, что она интересовалась людьми, любила и неплохо понимала их. Пожалуй, это могло быть чем угодно, но не дневником самоубийцы.
Шеврон увидел свое собственное имя, помеченное буквой А с вопросом. К тому же, она с уважением упоминала о его шраме. «Должно быть, несчастный случай на производстве. Но я не очень верю в это. Больше похоже на ожог от высокочастотного излучения. Этому соответствует повреждение тканей. Когда я коснулась его руки, он бросил на меня очень внимательный взгляд. Я подумала, что не так-то просто близко сойтись с этим человеком. Одинокий мужчина, держащийся особняком, но если он даст волю своим чувствам, то будет ужасен».
В последний день записи не было. Возможно, она просто не успела ее сделать — события застигли ее врасплох. Это подтверждала и последняя запись.
«С самого утра отвратительное настроение, хотя никогда прежде ничего подобного не испытывала. В чем смысл существования здесь? Какой смысл принимать пищу, работать, засыпать и просыпаться и проделывать это снова на следующий день? Мне кажется, я не вынесу еще один день, подобный сегодняшнему».
Вот и все. Шеврон мог мысленно представить ее, одетую в платье, прелестную, полную сил и живую. Теперь она была мертва, и это было паршиво. Бессмысленная случайная жестокость.