Узники Тауэра

Цветков Сергей Эдуардович

Ровно через год после убийства Гастингса Карл II назначил суд из двадцати девяти пэров под председательством лорда Кларендона. В Вестминстере был воздвигнут трон под балдахином для короля и приготовлены скамьи для судей; члены королевской семьи могли наблюдать за происходящим из двух скрытых лож.

В десять часов утра началось заседание. Обвинителем выступал генеральный прокурор Финч, желавший, чтобы убийца понес наказание по всей строгости закона. Лорд Кларендон, напротив, напирал на обстоятельства, смягчавшие вину подсудимого, и прибегал к различным судейским уловкам. Так, он не позволил зачитать показания свидетелей, не явившихся в суд, не произнес заключительной речи, предоставив пэрам руководствоваться в

этом деле своими соображениями, и т. д.

Судьи удалились в отдельную комнату и совещались три часа, ибо, несмотря на их желание освободить Морли от наказания, улики против него были весьма серьезны. Пэры даже не разошлись на ланч, так что пришлось отправить в комнату, где происходило совещание, вино и бисквиты. Когда они возвратились в зал заседания, Кларендон спросил их, виновен ли Морли или нет.

– Виновен, но в непредумышленном убийстве, – ответили двадцать семь судей. Двое пэров обвинили Морли в умышленном убийстве, но, поскольку на суде пэров не требовалось единогласия судей в квалификации преступления, лорд Кларендон признал подсудимого оправданным и приговорил его только к уплате штрафа за нарушение королевского указа о дуэлях.

Робинсон возвратился в Тауэр без узника.

Бромвич, не будучи пэром, провел в тюрьме еще несколько месяцев. Судьи, простившие Морли, разумеется, не могли казнить его секунданта. Начавшаяся война с Францией послужила отличным предлогом для его освобождения. Карл принял капитана на морскую службу с условием, чтобы он никогда не возвращался в Лондон.

Второй Бэкингем

Прекрасным майским вечером 1666 года у ворот Тауэра остановилась толпа гуляк, во главе которой был пэр Англии, известный своей безнравственной жизнью и великолепными костюмами; он потребовал Джона Робинсона и объявил ему, что предает себя в его руки в качестве королевского узника. Сэр Джон обрадовался, но не удивился: еще утром ему дали знать из таверны «Солнце», что герцог Бэкингем, обвиняемый в государственной измене и продолжительное время скрывавшийся от правосудия, обедает там с друзьями, после чего намеревается отправиться в тюрьму. И действительно, теперь он стоял перед воротами Тауэра, веселый, полупьяный, громко называя короля своим всегдашним и задушевнейшим другом.

В четвертый раз являлся он в Тауэр. Сэр Джон был рад гостю, так как знал, что плата за него будет высокой, а надолго узник не задержится и не обременит его расходами. В любом случае господину наместнику должно было перепасть не менее двухсот фунтов.

Лучшие комнаты в Наместничьем доме уже были готовы принять высокого гостя, который знал жилище сэра Джона не хуже, чем свое собственное.

Хотя герцог часто сиживал в Тауэре, он всегда выходил оттуда с улыбкой на устах, словно из театра. Герцог Бэкингем был достойным сыном своего отца, и даже превзошел знаменитого родителя в умении превращать жизнь в веселый праздник. Вся жизнь его была фарсом, все его поступки представляли вереницу театральных эффектов и неожиданных катастроф, ибо второй Бэкингем был смесью противоречий. Остроумный и глупый, наглый и трусливый, преданный и коварный, он был способен на все и ни на что. Он любил сцену и актеров, в особенности актрис, в отношении которых разыгрывал роли намного фееричнее, нежели их сценические кавалеры. Никто не мог на него положиться, он клялся на ветер и писал свои обещания вилами на воде. Он никогда бы не сдержал своего обещания прийти в Тауэр, если бы его не пленила оригинальность подобной выходки.

Десять лет прошло с тех пор, как он впервые был заключен в королевскую тюрьму – за свое единственное честное дело: женитьбу на леди Мэри, прелестной дочери лорда Ферфакса, чего ему не могло простить правительство Кромвеля.

Находясь в годы революции в изгнании и видя свои поместья в чужих руках, двадцатишестилетний

Бэкингем убедился, что сделал глупость, приняв сторону побежденных при Нэйзби. Теперь уже поздно было сражаться за парламент против короля, но можно было породниться с победителями посредством брака. При дележе конфискованного имущества эмигрантов Йоркхауз, дворец Бэкингема на Темзе, достался лорду Ферфаксу, ближайшему сподвижнику Кромвеля. Изгнанник решил получить свой дом обратно вместе с дочерью Ферфакса. Он был уверен, что ему стоит только появиться перед ней, чтобы снискать ее любовь. Разве он не первый красавец на свете? Разве титулы в Англии больше ничего не значат?

Чтобы получить руку мисс Ферфакс, нужно было, прежде всего, вернуться в Англию. За каждым шагом Бэкингема зорко следили, и он начал с того, что открыто признался шпионам Кромвеля в своих намерениях. Это известие вызвало у лорда-протектора презрительную усмешку, а лорд Ферфакс испытал некоторый прилив гордости. Затем Бэкингем явился в Лондон инкогнито; он искусно исполнял роль знахаря, продавая целебный пластырь у церкви Святого Павла, между тем как сыщики и солдаты Кромвеля тщетно его разыскивали по всем дворцам и трущобам Лондона. Обманув всех шпионов, Бэкингем явился в дом Ферфакса, очаровал мисс Мэри, выманил благословение у ее отца и обвенчался.

Медовый месяц молодой четы был внезапно нарушен появлением офицера, имевшего на руках приказ Кромвеля бросить Бэкингема в Тауэр. Лорд Ферфакс вступился за зятя, но Кромвель ни за что не соглашался отпустить узника (злые языки уверяли, что диктатор был зол на Бэкингема потому, что предназначал его в качестве мужа для одной из своих дочерей). После смерти Кромвеля его сын Ричард позволил молодым воссоединиться. Бэкингем пленял пуритан своей воздержанной жизнью до тех пор, пока не вернулся его старый друг Карл II; тогда он изумил всех расточительством и развратом. Он закатывал лукулловы пиры, громко хохотал в церквах и глумился над священнослужителями: приглашая их к себе во дворец, якобы для душеспасительной беседы, он заставлял их дожидаться в приемной, а сам пьянствовал и распутничал с любовницами.

Второй раз он попал в Тауэр вследствие распри с графом Томасом Осори, одним из своих ирландских родственников. В палату лордов был внесен билль о запрещении ввоза скота в Англию из Ирландии – для защиты интересов английских лендлордов. Бэкингем, не имевший владений в Ирландии, стоял за принятие билля, но Осори, крупный ирландский землевладелец, желал продавать свой скот там, где за него дадут наивысшую цену.

– Кто подаст голос против билля, – воскликнул Бэкингем на заседании палаты лордов, – тот докажет, что у него ирландское сердце.

Осори принял эти слова на свой счет и отозвал обидчика в соседнюю комнату, где потребовал удовлетворения. Бэкингем поначалу только смеялся, но, когда его родственник начал горячиться, изъявил согласие проткнуть его ирландское сердце своей шпагой. Их секунданты решили, что дуэль состоится на следующее утро в Челси. Осори явился в назначенный час, но нашел в условленном месте только группу полисменов и после неприятного объяснения с ними вернулся в Лондон, уверенный, что Бэкингем подшутил над ним. Так оно и было: герцог смотрел на сцену объяснения с полисменами из окон ближайшей таверны и помирал со смеху.

На следующий день Бэкингем встал в палате лордов и с серьезностью судьи рассказал все подробности своей дуэли с ирландским лордом. Бедный Осори, выведенный из себя насмешками, наговорил дерзостей и был приговорен пэрами к заключению в Тауэре. Затем туда же отправился и Бэкингем, чтобы оба лорда могли поостыть и успокоиться.

Третьему заключению Бэкингем подвергся за дерзость, с которой он во время одного из заседаний палаты лордов облокотился на плечо почтенного старца, маркиза Генри Дорчестера. Дорчестер отодвинулся, а Бэкингем насмешливо спросил: