Узы крови
Шрифт:
— Может, еще не поздно, — хмыкнул Мэнген. — Ну, значит, договорились.
Завтра на пресс-конференции.
Ладно, он пойдет, но будь он проклят, если пойдет без своего корейца. Сам президент Соединенных Штатов сказал, что старый пень сумеет защитить Мэнгена, а Мэнген не может не верить своему президенту. Как его там... а, да, Чиун. Пусть этот Чиун всюду за ним и ходит.
Кроме того места, куда он собирается сегодня вечером.
Что ни говори, а старый пень умел-таки обращаться с подчиненными. Дрейк Мэнген не мог этого не признать.
После того, как Мэнген освободил кабинет, Чиун решил: неплохо бы на двери что-то нарисовать. Он велел секретарше послать за заведующим отделом покраски автомобильных корпусов.
Дверь оставалась открытой, и Мэнген слышал весь разговор, сидя у стола секретарши.
— Нарисуешь на двери новую надпись, — распорядился Чиун.
— Я не разрисовываю дверей, — ответил заведующий отделом.
— Погоди. Ты художник или нет?
— Да. Я отвечаю за внешний вид автомобильного корпуса.
— Но то, о чем я прошу тебя, гораздо легче, чем раскрасить машину!
— Нет, ни за что! Красить двери не входит в мои обязанности, — вконец разгневался заведующий отделом.
— Кто тебе это сказал? — поинтересовался Чиун.
— Профсоюз. В трудовом договоре сказано: дверей я не крашу.
— Это указание отныне теряет свою силу, — сказал Чиун. — С сегодняшнего дня ты отвечаешь за разрисовывание дверей для меня. Начиная вот с этой.
— С какой это стати? И кто вы, вообще говоря, такой?
— Я Чиун.
— Ну хватит, я ухожу, — сказал заведующий отделом. — И в профсоюзе немедленно об этом узнают.
Со своего места в приемной Мэнген услышал сдавленный стон. Он вытянул шею и заглянул в дверь. Старый кореец, страшно подумать, выкручивал заведующему ухо.
— Я хочу, чтобы краска была золотой.
— Да, сэр, да, — бормотал заведующий. — Я уже иду за краской.
— Даю тебе пять минут, — сказал Чиун. — Через пять минут не вернешься, приду за тобой сам. И вряд ли тебе это понравится.
Заведующего отделом как ветром сдуло. Лифт не торопился явиться на зов, и он пешком рванул вниз по лестнице.
На Дрейка Мэнгена это произвело большое впечатление. Надо же, выкручивание ушей как метод улаживания трудовых отношений! А ему и в голову не приходило прибегнуть к нему в своих многотрудных борениях с профессиональным союзом.
Говорят же, век живи — век учись.
Теперь дверь, из-за которой разгорелся сыр-бор, была закрыта. Заведующий отделом, стоя перед ней на коленях, выводил последние буквы надписи, сочиненной Чиуном.
Она гласила: «ЕГО ВНУШАЮЩЕЕ СТРАХ ВЕЛИКОЛЕПИЕ».
Мэнген рассудил, что Чиун, пока художник не закончит, из кабинета не выйдет, и, прытко подойдя к лифту, нажал кнопку вызова.
— Уходите, мистер Мэнген? Я предупрежу Мастера Чиуна.
— Нет! Не делайте этого!
— Но он — ваш телохранитель!
— Только не сегодня. У меня очень важная деловая встреча. Передайте ему — увидимся утром.
Лифт открылся, и как только Мэнген ступил внутрь, его секретарша связалась с Чиуном по интеркому:
— Мастер Чиун, мистер Мэнген только что ушел. Я думаю, вам следует знать об этом.
Чиун распахнул дверь, помедлил, чтобы прочитать надпись, и снисходительно потрепал художника по голове.
— Что ж, неплохо, — сказал он, — конечно, учитывая, что ты белый. Я буду иметь тебя в виду, если потребуется еще что-нибудь сделать.
— Ладно-ладно. Только без рукоприкладства, идет?
— Это будет зависеть от твоего поведения, — сказал Чиун. — И не забудь про звезды под надписью. Мне нравятся звезды.
— Будут, будут вам звезды, не сомневайтесь.
Дрейк Мэнген припарковался перед высотным многоквартирным домом поблизости от набережной Сен-Клер, что проделывал почти каждую среду с тех пор, как женился.
Он поднялся на лифте в роскошную квартиру — пентхаус, которую снимал для своих любовниц. Они время от времени менялись, но квартира всегда была одна и та же. Поселять там любовниц стало у него как бы традицией. Ему нравилось втайне думать, что по натуре он традиционалист.
Он ногой закрыл за собой дверь и крикнул:
— Агата!
Интерьер был решен в наидурнейшем вкусе, вплоть до мебели в зебровидную черно-белую полоску и картин с клоунами по черному бархату на стенах, но залитое мягким светом пространство благоухало любимыми духами Агаты, терпким ароматом порока. Одного вдоха было достаточно, чтобы заботы дня забылись как дурной сон, и Мэнген почувствовал, как забродили в нем соки.
— Агата! Папочка дома!
Молчание.
— Детка! Ты где?
Он скинул пальто на одно из отвратительно полосатых кресел. Дверь в спальню была чуть приоткрыта, и теплый свет, слабее, чем от свечи, сочился оттуда.
Значит, она в спальне. Отлично. Не придется терять полвечера на болтовню.
Болтовни ему хватает и дома. Болтовня — это единственное, что ему там перепадает.
— Что, детка, греешь мне местечко?
Он распахнул дверь.
— Вот умница. Ну, иди к папочке.
Но Агата не подняла головы. Она лежала на спине в шелковой красной пижаме и смотрела в потолок. Закинутая за голову рука спрятана под светловолосой гривой. С края кровати свисает нога.
Казалось, она следит за мухой, которая кружила над ее непомерным бюстом.
Ничего подобного. Мэнген видел, как муха приземлилась на кончик длинного носа Агаты, а та даже не поморщилась. Даже не моргнула.
Он шагнул к ней и тихо позвал:
— Агата?
Позади него захлопнулась дверь. Прежде чем повернуться, Мэнген наконец заметил дыру в красном шелке пижамной рубашки. Дыра выглядела так, будто ее прожгли сигаретой, однако с сердцевиной тошнотворного цвета сырого мяса, а вокруг по красному шелку расползлось пятно еще краснее, чем щелк.