Узы крови
Шрифт:
Она называлась часовней Святого Петра в узах. Томас видел ее днем и знал, что в ней находят утешение смотрители и их семьи, а также заключенные, находящиеся на более свободном режиме. По ночам же часовня снова становится темным центром крепости, последним пристанищем тех, кто вызывал неудовольствие государства. Тех, кто прошел по лужайке — так, как прошел сегодня он сам, — но кого обратно уже пронесли. Ночью часовня становится зловещим местом, которого следует избегать. Ибо если у вас нет желания проводить время с неупокоенными мертвецами, то зачем вам туда отправляться?
Втайне от остальных Томас перекрестился, а потом пропустил Такнелла вперед — указывать дорогу. Тот быстро направился к правому проходу. Там смотритель пошел медленнее, согнувшись в поясе и проводя фонарем полукруги у самой земли. Рабочие остались ждать у двери, едва переступив порог. Томас не столько увидел, сколько услышал, как они передают друг другу бутылку, шумно отхлебывая из нее. Он сознавал, что ему следовало бы выговорить им за непочтение к этим освященным стенам. Однако бывший солдат поймал себя на том, что завидует их утешению.
Фонарь перестал описывать полукружья и был поставлен на пол. Такнелл остановился, опустив голову, примерно в шести шагах от меньшего алтаря в правой части поперечного нефа. Томас подошел к нему и наклонился, чтобы рассмотреть плиту. Она выглядела точно так же, как и все прочие плиты пола: с выщербленной поверхностью, но ровными краями. Высота и ширина ее были равны половине человеческого роста.
— Вы уверены, что это она?
Такнелл не стал отвечать — даже не подал знака, что услышал вопрос. Его глаза были устремлены вниз, словно сквозь камень он видел свое прошлое.
Томас настойчиво повторил вопрос:
— Этот камень точно такой же, как остальные, смотритель. Здесь нет какого-нибудь знака, чтобы опознать ее?
Такнелл хмыкнул.
— Опознать? Его величество, покойный король Генрих, да простит Бог его грехи, приказал, чтобы не было никакой гробницы, никакого памятника. Он хотел, чтобы она исчезла из нашей памяти так же быстро, как и из его собственной. Никакие слезы не должны были омрачать день его свадьбы, которая состоялась на следующей неделе. — Смотритель даже не пытался скрыть презрение, прозвучавшее в его голосе. — Но знак все же есть, если знаешь, куда смотреть.
Он протянул руку и поднял фонарь. Сначала Томас не заметил ничего необычного, но потом, всмотревшись, он разглядел то, что поначалу принял просто за царапину. На камне была вырезана роза: в правом верхнем углу, едва заметная, крошечная, не больше мизинца. Безупречная. Кто-то не пожалел труда, чтобы высечь ее, чтобы сделать ее прекрасной — но незаметной. В числе множества слухов до Томаса доносился и такой: несмотря на то что имя ее было стерто, а память очернена, каждый год девятнадцатого мая в этой часовне на каменном полу появлялась белая роза. Кто-то не желал забывать — ни ее, ни годовщину ее смерти.
Томас снова поднял голову, но лицо Такнелла скрывал полумрак. Когда же он заговорил, то его голос звучал ровно и деловито:
— Начнем?
Зажгли новые фонари. Их повесили на скобы на колоннах и поставили на отодвинутые в сторону скамьи. Старый аромат ладана, полированного дерева и сальных свечей сменился запахом горящего масла, а вскоре — и свежей земли. Отмеченную плиту и четыре ближайших к ней подняли и сложили стопкой. Трое мужчин принялись выбрасывать из могилы землю с быстротой, которая демонстрировала их желание поскорее уйти отсюда. Холмик глинистой почвы быстро рос, гробокопатели — медленно опускались вниз.
— Насколько глубоко им предстоит уйти? — спросил Томас.
Такнелл отошел в темноту, и его ответ донесся глухо, словно издалека:
— Не очень.
Несмотря на больное колено, Томас не мог спокойно сидеть и ждать. Он прислонился к одной из колонн, глядя вперед и мысленно подгоняя рабочих. Ему хотелось прыгнуть в расширяющуюся яму и помогать им. Его учили усердно трудиться, совершать добрые дела и подавать пример. Но он понимал, что будет только мешать. Его руки не привыкли к лопате. Сейчас его инструментом служило распятие. Когда-то это был меч.
Раздался скрежет, не похожий на звук лопаты, врезающейся в землю, послышался треск ломающегося дерева и сразу вслед за тем — торжествующий крик рабочего, нанесшего первый удар. Но почти тут же в голосе гробокопателя зазвучал ужас. Трое поспешно выскочили из могилы и шарахнулись в темноту, крестясь, бормоча молитвы и зажимая ладонями носы и рты.
Томас заставил себя двинуться вперед, выставив фонарь, словно оружие. Слабый луч света стал расширяться, пока не упал на что-то белое внизу. И в этот момент до Томаса донеслась вонь — удушающая, с примесью отвратительной сладости. Казалось, она бешено вырывается из тесной бутылки с испорченным содержимым, которая перед тем долго была заткнута пробкой. Томас подавил рвоту, инстинктивно подняв к лицу рукав. Ноги у него окаменели, больное колено свело.
— Все еще разит?
Он не услышал приближения Такнелла, и вздрогнул, когда рядом раздался его голос.
— Как такое возможно? — Томас говорил хрипло и сдавленно. — Разве она не пролежала здесь почти двадцать лет? Неужели правду говорили те, кто утверждал, будто она не поддастся смерти?
Не отвечая, смотритель шагнул мимо Томаса и спустился в могилу. Не желая смотреть, но не в силах оторвать глаз от жуткого зрелища, Томас увидел то, что могло быть только ладонью. Кости обнажились под гниющей плотью и отчаянно извивающейся белой массой — черви корчились в непривычном для них свете. Томасу показалось, что вонь ударила в него с удвоенной силой, и все же он не мог отвести взгляда. На лбу у него выступили капли пота, а тело готово было взбунтоваться.
Такнелл простер ладонь над копошением червей.
— Бедная леди, — прошептал он и бережно убрал гниющую руку в расколотую стенку гроба. Только тогда он посмотрел наверх. — Она — не та, кого вы ищете. Она пролежала здесь всего год. — Повернувшись к рабочим, смотритель приказал: — Копайте глубже с этой стороны. И работайте осторожнее.
Когда смотритель снова оказался рядом с ним, Томас, с трудом совладав с собой, спросил:
— Кто это был?
— Джейн Грей. Простая девушка, ей едва исполнилось семнадцать. Еще одна жертва чужого тщеславия. — Его голос стал жестким. Он указал в землю. — Вы знаете, сколько обезглавленных королев борются за первенство там, внизу? Три. Та, чье царствование длилось всего девять дней и чей покой мы только что нарушили. На расстоянии двух ладоней лежит еще одна, Кэтрин Говард, глупая и тщеславная девушка, которая все равно не заслужила такой судьбы. А раньше их обеих — первая из обретших этот ложный покой. Единственная заслуживавшая именоваться королевой… — Он замолчал, гнев больше не придавал ему силы. — Ну, ее вы очень скоро увидите.