В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта
Шрифт:
У меня до сих пор сохранилось несколько сводок по нашему 211-му пехотному полку, но они от сентября 1942- го, времени, когда 71-я пехотная дивизия наступала на Сталинград. В это самое время в штабе второго батальона было 2 офицера, 4 унтер-офицера и 13 солдат; в 5-й роте был всего 1 унтер-офицер и 9 солдат; в 6-й роте был 1 офицер, 2 унтер-офицера и 10 солдат; в 7- й роте было 4 унтер-офицера и 10 солдат; наконец, в 8-й роте было 5 унтер-офицеров и 35 солдат. В январе 1943- го дела обстояли так плохо, что и эти цифры уже не соответствовали положению дел.
Эти новые сбродные части распадались и несли огромные потери из-за того, что они были слишком смешаны и перепутаны, так же как цепь инстанций и пути их снабжения. Соседей справа и слева никто не знал, и некоторые солдаты просто исчезали в темноте, чтобы появиться
Командиры нетронутых частей — как и я — снова и снова получали приказ направить людей в пехоту. Мы не могли отказаться. И все, что мы могли сделать, — посылать не лучших, а, напротив, слабых и недисциплинированных, какие есть в любой части. Мне их было, конечно, жаль, — но моей обязанностью было как можно дольше сохранить батарею боеспособной.
Успешный прорыв из окружения был более невозможен. Русские непрерывно сжимали вокруг нас кольцо. Русские неустанно давили на город своими свежими дивизиями. Многие мысли пролетали в голове — быстрая смерть от рук неприятеля или, может быть, от собственной руки. Все остальное означало медленную и ужасную смерть.
Наши части раз за разом прочесывались на предмет людей, которых можно отправить на фронт. Я следил за тем, чтобы никто не был послан в эти отряды самоубийц дважды. Было даже два сумасшедших, которые вызывались добровольцами, чтобы сбежать от ежедневного голода на батарее. Это были истинные наемники — их было трудно убить. Они были хорошими ребятами, и почти всегда у них все получалось. Они даже знали, как извлечь маленькую пользу из большой катастрофы. В неразберихе отступления у них часто получалось найти еду и выпивку. Они подбирали многие полезные вещички из разбитой техники, брошенной на обочинах. В отличие от «крыс», они всегда возвращались в свои части, потому что чувствовали сильную связь с товарищами, и часто делились с ними добычей. Эти бойцы в нашей части набрали большой опыт, благодаря которому они продержались в боях дольше других. Эти бессмертные обер-ефрейторы, не имевшие ни малейшего желания быть продвинутыми по службе, всегда умели оказаться близко от очередной удачи. По сравнению с другими дивизиями, многие из которых находились в стадии распада, наша 71-я, судя по моим наблюдениям, была еще в приемлемой форме во многом благодаря стабильной ситуации на берегу Волги. Наши неопытные солдаты отправлялись на Волгу — где ничего не происходило — для беззаботной службы. Испытанные в боях офицеры и солдаты собирались и отправлялись на запад встречать русский натиск. Таким образом, наш командир дивизии смог сохранить дивизию и не дать ей начать рассыпаться. Все это поднимало наш боевой дух и предотвращало ненужные потери, как часто случалось во второпях собранных «аларменхайтен».
Пополнения запасов больше не существовало, и не было никакой надежды на помощь снаружи. Идея прорыва забуксовала. Мы, защитники «котла», были просто слишком слабы. На батарее распространялась апатия. Последние снаряды приберегались для последней битвы, даже если мы и не имели ни малейшего понятия, как она будет проходить.
Какое-то время назад Паулюс перебрался из Гумрака в сектор нашей дивизии. Его новым обиталищем стал надежный подвал универмага в центре города. Поскольку место, где располагалась позиция передков, становилось все более опасным, я ее ликвидировал. Полевую кухню и четыре лошади из пяти, полумертвых от голода, разместили на первом этаже бани. Шпис и административный персонал перешли в мой вместительный командный пункт.
Я повысил уравновешенного штабс-ефрейтора Эйкмана, старого артиллериста, до «шефа» моей 7,62-см полубатареи на Волге. Его прежняя должность счетовода была практически бесполезна. Все, что еще нужно было делать, мог сделать и шпис. Для русских пушек еще хватало снарядов. Ничего особенного на замерзшей Волге не происходило. Мы наблюдали вражеские разведывательные патрули, но русские решили здесь не наступать.
Голод становился все более явным, особенно когда мы ничем не были заняты. На батарее Эйкмана произошел неприятный случай: среди его людей был неприятный тип, уже не раз бывавший под полевым судом за кражи у товарищей и другие преступления. Он даже успел послужить в штрафном батальоне. Единственное, что его спасало, так это готовность служить. Он, наверное, наполовину сошел с ума от голода, когда подстерег двух румын, тащивших санки с припасами для своих. Этот «товарищ» тщательно все продумал. Это явно не было спонтанным действием. Надев русскую меховую куртку и меховую шапку, он спрятался в развалинах. Когда румыны прошли мимо него с санками, он выпрыгнул и оглушил обоих прикладом винтовки, а потом сбежал с санками. Он, правда, не подумал об одном: чуть сзади шла другая группа румын — он и представить этого не мог, — и они мгновенно его скрутили. Они забрали его в штаб полка. Чудо, что они не убили его на месте.
Центр Сталинграда глубокой зимой. Скелеты домов выделяются резким контрастом на фоне белого снега. Слева — замерзшая Волга. Этот сектор удерживался 71-й дивизией до последнего дня.
Я узнал об этом в основном от командира полка: «Заберите этого поганца из штаба румынского полка. Напишите подробный рапорт для полевого суда и заприте его в надежном месте, пока его не заберет военная полиция. Нужно подать пример. Этот парень уже практически мертв, приговор только формальность. Вы лично ответите, если он сбежит».
Все думали о произошедшем одинаково. У вора не было никакой надежды сбежать, пока его не привели ко мне. Румыны даже не сильно его избили. Вполголоса он сказал: «Лучше бы меня забили до смерти. Я в любом случае покойник». Было трудно найти надежную комнату, чтобы запереть его. Наконец мы нашли угольный подвал без окон, с внушительной железной дверью. Я сел и написал подробный рапорт, не скрывая ни одного из его прежних проступков и наказаний, и даже включил сводку о его криминальном прошлом в гражданской жизни. Причиной его здешнего преступления был голод и лишения.
Его можно было бы назвать бродягой, не будь он для этого слишком молод. Он крал посылки с почты и однажды ограбил грузовые фургоны. Со службы в штрафном батальоне он должен был вынести мрачные воспоминания, но явно не проявлял намерения исправиться. Батарея делала все возможное, чтобы от него избавиться. В последней попытке отделаться от него мой предшественник получил в свое время ответ от батальонного командира: «Вы не можете ожидать, что его кто-нибудь возьмет. Вам вряд ли понравилось получить такого». До сих пор у меня с ним проблем не было. Я завершил рапорт и добавил свои источники информации о нем. В конце я также привел некоторые положительные качества этого смутьяна. Этот солдат был надежен в бою и имел атакующий дух. Он был среди добровольцев, когда нужно было воевать в степи пехотой. Рапорт я отдал «цепным псам», военной полиции, которая увела арестованного.
— Ваш рапорт спасет его от виселицы, — отозвался командир полка. — Вы вправду отметили его храбрость и так далее?
— А почему бы не упомянуть хорошие черты в человеке? Или об этом нужно было молчать? — Ответа я не дождался.
Операция «Кольцо»: ликвидация сталинградского «котла», 10 января — 2 февраля 1943 г.
Тем временем преступника перевели под дисциплинарный арест в дивизию. Через несколько дней военный полицейский привел его обратно. Он уже пришел в себя. «Судья сказал, что мне нужно благодарить вас, герр обер-лейтенант. Смертный приговор, ага — но сразу же замененный на службу на передовой. Я пришел забрать вещи, и они переведут меня в пехоту, где мне придется проявить себя. Еще раз спасибо, на этот раз я был на волосок от смерти».