В безвременье
Шрифт:
Контрик гудел. Чернов поглаживал рукой тротуарчик.
— А что скажет Александр Петрович? — спросил Блинов.
Чернов промямлил что-то вопросительное насчет подъездных путей. Ему никто не ответил. Потом с обычным для него надрывом выступил Костя Шляпин. Призывал изменить все! Саму систему обсуждения, планирования, строительства, оплаты, руководства. Костя говорил остро. Но так часто и так одинаково, что никто уже не пугался. Костя рубил рукой воздух, часто произносил слово «вообще» и с этим словом переходил в более высокую тональность
— Ладно, — сказал Блинов. — После праздника вернемся к этому вопросу.
Толкались в дверях. Воровский подробно и нудно рассказывал про кошмарное убийство в Иркутске, о котором он прочел сегодня в «Известиях». Женщины слушали внимательно и ужасались. Костя Шляпин тревожно и ожидающе взглядывал всем в глаза — ждал поздравлений со смелым выступлением. Поздравителей не нашлось, и Костя угасал на глазах.
— Александр Петрович, вас Одинцова искала.
— Я знаю… Я сейчас, сейчас… Коля, ты к себе? У меня к тебе дельце.
В подвале у макетчика было прохладно. Пахло краской и пылью. Александр Петрович мотался между столом и лавками, ища свободного местечка, чтобы хоть портфель поставить. Все было завалено книгами, бумагами, фотографиями, чертежами, коробками. Тысячами проволочек, стерженечков, гаечек и болточков, вещичек и обломочков. Игрушечной мебелью и бумажными человеческими фигурками размером в ноготь. Александр Петрович неловко пристроил портфель на колене и начал борьбу с замком. Месяц уже не мог собраться его починить и каждый раз мучился. Коля клацнул большим рубильником, и в углу, в трубе, заныл вентилятор.
— Значит, Коля, во-первых, спасибо за кирпичики и бочечки. Это здорово… Потом, я тебе должен… — Александр Петрович швырнул портфель на пол и полез в карман за бумажником. — Я тебе должен за эти… — Он мучительно думал, сколько дать: — За скамейки для вокзала.
— Да ладно, — сказал Коля.
— Нет-нет, так не пойдет. Вот восемь рублей… Это за то.
— Да чего там… — сказал Коля.
— Потом, деревья ты мне делал. Так что… — Александр Петрович положил две бумажки — три и пять рублей — на ящик, но струей ветра от вентилятора их сразу сдуло, и они разлетелись, утонули в хламе.
— Ах, черт дери, — Александр Петрович трешку нашел, а пятерку — никак. Он заглядывал в узкое пыльное пространство между стеной и тяжелым сундуком, прижимаясь потным лбом к холодной пупырчатой масляной краске стены.
— Вот она! — Коля показал толстым, расширяющимся к концу курносым пальцем с черным ногтем.
Пятерку заклинило между двумя банками краски. Александр Петрович аккуратно взял ее. Угол был желтым. Чернов стал вытирать пятерку носовым платком.
— Да ладно, — сказал Коля.
Александр Петрович положил деньги на стол и прижал сверху пакетом с гвоздиками.
— Вот что, Коля… ты мастер-экстра… вот какое дело… — Александр Петрович опять пытался открыть портфель. — Надо мне сделать спальный вагон… разборный и с очень подробными внутренностями. Это не к спеху, но сделать надо… Ну, так, как ты умеешь, понимаешь? — Портфель вдруг открылся. Александр Петрович утер со лба пот и достал из глубины портфеля бутылку простой водки. — Вот это тебе, так сказать, с праздничком.
— Да ну, — сказал Коля, — не стоило… Ну да ладно, давай, зайдешь еще… — Коля взял бутылку за горлышко двумя пальцами и пустил внутрь ближайшего рулона из торчащих в углу. Зашуршало. Коля глубоко, почти до плеча, запустил руку в соседний рулон и достал оттуда другую бутылку, уже начатую. — Возни много с вагоном. Это все купе, что ли, делать, или пару-тройку?
— Все, все, — испуганно затряс головой Черной, — но они ведь двухместные, всего две полки. И коридор, и все двери. Я чертеж дам.
— Много возни… Мне сейчас сына в санаторий надо… путевку и на дорогу ему… и вообще… а у меня премию начисто украли. — Коля налил до краев маленькие пластмассовые стаканчики, из кармана пиджака достал пакет и вывернул оттуда два сплюснутых бутерброда: один с сыром, другой с яйцом и килькой. — Заснул вчера на скамейке в садике днем… в обеденный перерыв… пригрелся, там и заснул… и обобрали… всю. Мне сейчас в долг сто рублей надо позарез… сына в санаторий… с ножками у него, сам знаешь… суставы и всякое такое, а меня обобрали… всю премию. А вагон сделать можно… мне бы в долг сто рублей… я отдам, вон макет стоит, заверну налево для Дома культуры и отдам… Вагон я тебе сделаю, и восемь рублей забери… Ну, с праздничком!
Выпили. Жевали отсыревшую булку и затвердевшие сыр и яйца.
— Сто рублей я не могу сейчас. Я, Коля, прямо тебе скажу — не могу. Я дам двадцать пять и вот эти восемь — тридцать три.
— Да не надо, — Коля обиженно щурил глаза, глядел в угол,— мне сто рублей, а эти не надо.
— Ну все же… остальные еще у кого-нибудь…
— Да ладно… давай еще по одной, — Коля налил. — Это мне все до луковки. У сына… ножки… понял? Тут подвал, дома подвал — генетика, понял? Ревматическая болезнь. Ну, будь здоров!
Выпили.
— Коля! Я дам тебе пятьдесят! — Чернов решительно полез за бумажником.
— Иди ты отсюда знаешь куда? — Колю развозило. — И пятьдесят свои забери… Уснул тут на скамеечке, понял? Я в долг прошу! У меня вон — левый макет… к десятому числу дили-донн!.. и сто восемьдесят рублей. А мне сейчас надо… Обобрали, так? А санаторий ждать будет? Ни х… Всю премию… кудык… и дили-донн!
Чернов потел и мучился. Он с тоской думал, что все и правда, и беззастенчивая ложь одновременно. Про ножки, и про сына, и про подвалы — правда. Только никто Колю не обворовывал, пропил он все в компании с институтским художником-диаграммистом Асеевым и лаборанткой Зоей. И эти пропьет. Чернов совал ему в карман две бумажки по двадцать пять рублей. Коля отбивался.