В час дня, Ваше превосходительство
Шрифт:
В том же доме и в доме по соседству кроме туристов жили сотрудники нашего павильона, корреспонденты, здесь же остановились актеры и музыканты, выступавшие в концертах. По вечерам в доме было шумно — ходили друг к другу в гости, всюду слышалась русская речь, русские песни, как будто мы находились не в Канаде, а в Москве, на Ленинградском проспекте. Не хватало только резкого стука домино во дворе и яростных криков проигрывающих пенсионеров.
Паспорт в синей обложке, выдаваемый туристам для посещения
В наш павильон я заходил утром — узнать новости, посмотреть свежие газеты. Через главный ход не проберешься: ЭКСПО закрывалась через несколько дней, а поток посетителей не уменьшался — огромная очередь выстраивалась задолго до открытия, и казалось, ей не будет конца.
Администрация советского павильона пропускала своих туристов через служебный вход. Но и через него пройти было не так просто — и здесь осаждали десятки людей, умоляли захватить с собой, протягивали паспорта, просили поставить советский штемпель.
Утро 28 октября было свежим. С реки Святого Лаврентия дул холодный, совсем уже осенний ветер. Обычно мы с Алексеем Орловым доезжали на метро до станции «ЭКСПО», находящейся неподалеку от павильона США, затем шли пешком по «космическому» переходу, соединявшему остров Сант-Элен с островом Нотр-Дам. До нашего павильона минут десять ходу. И на этот раз мы не изменили привычному маршруту. Миновали «космический» переход, повернули к павильону Туниса. Очаровательная девушка стукнула по моему паспорту печаткой и пожелала приятно провести время, знакомясь с ее страной… Вскоре я ушел, Орлов остался.
Если бы я знал, какая у меня впереди встреча, я, возможно, задержался бы. Впрочем, нет, я бы наверняка заторопился еще больше.
У служебного входа в наш павильон, как всегда, стояли десятки людей. Способ для беспрепятственного прохода через толпу существовал один — достать советский паспорт и идти, держа его на виду, — люди охотно расступались, умоляюще смотрели в глаза (советский турист мог захватить с собой одного гостя).
Только я поднял над головой красную книжечку, как меня кто-то тронул за плечо:
— Господин, можно вас на минуточку?
Это было сказано по-русски, чисто, без акцента.
Человеку было лет под шестьдесят, широкое, квадратное лицо все в морщинах, седые виски и брови. Несмотря на холодное утро, он был без головного убора, в одной темно-синей рубашке, заправленной в желтые парусиновые помятые брюки, простроченные красными нитками. Я обратил внимание на поношенные пластиковые ботинки.
— Простите, господин, — сказал он, — не знаю вашего имени-отчества. Надеюсь, не откажете соотечественнику в небольшой просьбе?
— Смотря что за просьба.
— Сущая безделица. Я из Скуомиша, это, если вы знаете, на том берегу, недалеко от Ванкувера. Затерялся, как мышь в поле. А родился в Краснодаре. В общем, российский — Щеглов Иван Петрович. Обещал своим кое-что поснимать на ЭКСПО, конечно, извиняюсь, в нашем, в советском павильоне. Мальчишка у меня. Очень просил. Да разве попадешь! Если умеете снимать — пожалуйста, все, что хотите, всю катушку. Я подожду…
Он протянул «ФЭД» довоенного выпуска в стареньком, потертом чехле.
— Если не боитесь, конечно…
Я посмотрел ему в глаза — его явно злой взгляд мне не понравился. Такой тип способен заложить в фотоаппарат взрывчатку.
— К сожалению, не мигу. Не умею фотографировать. Боюсь испортить вам катушку.
Еще раз я увидел его на остановке монорельсовой дороги. Рядом с ним стоял пожилой, хорошо одетый человек с толстой тростью.
Заметив меня, человек с тростью торопливо сел в вагончик.
Но я узнал его и пожалел, что со мной нет Алексея Ивановича Орлова.
Это был Майкопский.
Мы условились с Орловым встретиться на остановке. Я ждал его, но он все не шел.
Тот, что назвался Иваном Щегловым, не отходил от меня, не спускал колючего взгляда.
— На словах-то вы все смелые! Он явно вызывал меня на скандал. Появился Орлов.
— Извини, забежал в павильон Венесуэлы… Что с тобой, старина?
Я показал ему торопливо уходившего Щеглова, Орлов махнул рукой:
— Старый знакомый. Ты не помнишь его? Это же Лимонов, бывший старший полицай из Пскова, а потом фельдфебель комендантской роты Власова, Черт с ним, поехали смотреть лабиринт.
Мы должны были лететь в Москву 2 ноября. Но представитель Интуриста попросил меня уступить место работнику нашего павильона — он летел домой к больной жене. Я остался. Посольство пригласило меня встретить 50-летие Октября в Оттаве.
Шестого я уже был в столице Канады.
Когда я подъехал к нашему посольству, возле него бушевала, размахивала шляпами, зонтиками толпа. Комья грязи расползались на белых стенах здания. Верзила в коричневом свитере метнул банку в полукруглый козырек, прикрывающий парадный вход в посольство. Потекли, расползаясь, красные чернила. Кто-то хрипло, надрывно кричал по-русски:
— Мы вам покажем праздник!
— Убирайтесь в свою Москву!
Чуть поодаль прислонился к стене человек с толстой тростью — Майкопский. Рядом с ним стоял спиной ко мне высокий широкоплечий мужчина. Когда он повернулся, я сразу узнал и его. Я не мог не узнать Отто фон Роне, группенфюрера СС, хотя он сильно изменился: обрюзг, поседел. Всю правую щеку пересекал фиолетовый узловатый шрам.
К ним то и дело подбегали разные люди, выслушивали короткие команды и мчались за «боеприпасами».