В дебрях Африки
Шрифт:
– Бисмиллах! – повторили суданцы и бедуины.
Тогда Стась, хватаясь за последнюю надежду на спасение, проговорил:
– Тогда возьмите меня, а бедуины пусть вернутся с маленькой бинт. За меня выдадут Фатьму и ее сыновей.
– Еще скорее выдадут за вас обоих.
Тогда мальчик обратился к Хамису:
– Твой отец ответит за твои поступки.
– Мой отец уже в пустыне, на пути к пророку, – ответил Хамис.
– Его поймают.
Идрис, однако, счел нужным придать бодрости своим товарищам.
– Те ястребы, – сказал он, – что будут клевать мясо с наших костей, еще, пожалуй, не вылупились из яиц. Нам известно, что нам грозит, но мы не дети и пустыню знаем с давних пор. Эти люди, – он указал на бедуинов, – были много раз в Берберии и знают такие дороги, по которым бегают только газели. Там никто нас не найдет и никто не станет преследовать. Нам действительно придется сворачивать за водой к Баар-Юссефу, а потом к Нилу, но мы будем это делать ночью. А вы думаете, над рекой нет тайных друзей Махди? Так я вам скажу, что чем дальше на юг, тем их больше, и целые племена со своими шейхами ждут только удобной минуты, чтоб схватиться за меч в защиту истинной веры. Они доставят нам воду, пищу, верблюдов и направят погоню на ложный след. Правда, мы знаем, что Махди далеко, но мы знаем и то, что каждый день будет приближать нас к овечьей шкуре, на которую святой пророк опускает свои колени во время молитвы.
– Бисмиллах! – прокричали в третий раз его товарищи.
И видно было, что авторитет Идриса значительно поднялся в их глазах. Стась понял, что все потеряно, и, желая уберечь, по крайней мере, Нель от жестокости суданцев, сказал:
– После шести часов маленькая девочка доехала еле живая. Как же вы можете думать, что она выдержит такой путь? А если она умрет, тогда и я умру. С чем же вы приедете тогда к Махди?
Тут уже Идрис не нашел ответа. Стась же продолжал:
– И как вас примут Махди и Смаин, когда узнают, что за вашу глупость Фатьма с детьми должны будут поплатиться жизнью?
Суданец тем временем успел опомниться и ответил:
– Я видел, как ты схватил Гебра за горло. Ты-то, я вижу, из львиной породы, – не подохнешь, а вот она…
При этих словах он посмотрел на головку спавшей Нель, приникшую к коленям старой Дины, и докончил каким-то странным для него мягким тоном:
– Ей мы совьем гнездышко на горбу верблюда, как птичке… Она не будет чувствовать усталости и сможет спать в пути так же спокойно, как спит сейчас.
Сказав это, он пошел к верблюдам и вместе с бедуинами стал устраивать на хребте лучшего из дромадеров сиденье для девочки. Они много говорили при этом и спорили, но в конце концов при помощи веревок, войлока и бамбуковых палок устроили что-то вроде глубокой, неподвижной корзины, в которой Нель могла сидеть или лежать, но не могла выпасть. Над этим сиденьем, настолько просторным, что и Дина могла в нем поместиться, они устроили из холста что-то вроде навеса.
– Вот видишь, – сказал Идрис Стасю, – яйца перепелки не разбились бы в этих войлоках. Старуха поедет с девочкой, чтоб прислуживать ей днем и ночью… Ты сядешь со мной, но можешь ехать рядом и присматривать за ней.
Стась был рад, что отвоевал хоть это. Взвешивая настоящее положение, он решил, что, по всем вероятиям, их нагонят раньше, чем они доедут до первого водопада, и эта мысль придала ему бодрости. Сейчас же ему хотелось прежде всего спать, и он мечтал, что когда они сядут на верблюдов, он привяжет себя веревкой к седлу и, так как ему не нужно будет поддерживать Нель, он соснет часок-другой.
Ночь начинала уже редеть, и шакалы перестали завывать в ущельях. Караван должен был вскоре тронуться, но суданцы, завидев наступление рассвета, удалились за расположенную в нескольких шагах скалу и там, согласно предписаниям Корана, стали совершать утреннее омовение, употребляя песок вместо воды, которую хотели сэкономить. Потом послышались их голоса, произносившие соубх – первую утреннюю молитву.
VIII
Ночь редела. Люди собирались уже садиться на верблюдов, как вдруг увидели жителя пустыни, дикого шакала, который, поджав хвост, пробежал ущелье, в ста шагах от каравана, и, взобравшись на противоположный косогор, продолжал бежать. Было ясно видно, что он чего-то боится, как будто спасается от какого-то невидимого врага. В египетских пустынях нет таких диких зверей, которых боялись бы шакалы, и потому вид его очень обеспокоил суданских арабов. Что бы это могло быть? Неужели это уже приближается погоня? Один из бедуинов быстро вскарабкался на скалу, но, едва взглянув с высоты, быстро спустился с нее.
– Аллах! – воскликнул он в смятении и ужасе. – Кажется, лев бежит к нам… Он уж тут, близко, в нескольких шагах!
В это самое время из-за скал донеслось хриплое «гав!», заслышав которое Стась и Нель крикнули в один голос:
– Саба! Саба!
Так как по-арабски это значит лев, то бедуины испугались еще больше, но Хамис расхохотался и сказал:
– Я знаю этого льва.
Сказав это, он протяжно свистнул, – и в ту же минуту огромный пес подбежал к верблюдам. Увидев детей, он бросился к ним, опрокинул от радости Нель, которая протянула к нему ручки, положил лапы на плечи Стася и затем с радостным визгом и лаем несколько раз обежал вокруг них; потом он опять опрокинул Нель, еще раз обнял лапами Стася и, наконец, улегшись у их ног, стал тяжело дышать, высунув язык.
Бока у бедного животного глубоко впали, с высунутого языка стекала хлопьями пена, но оно не переставало махать хвостом и, поднимая полные любви глаза на Нель, как будто хотело сказать ей: «Твой отец приказал мне оберегать тебя, и вот я здесь!»
Дети уселись рядом с собакой, по обеим сторонам, и стали ласкать ее; оба бедуина, которые никогда не видели подобного животного, смотрели на него с изумлением, повторяя: «Оналлах! О, келб кебир!» [20] Саба полежал некоторое время спокойно, потом поднял голову, втянул воздух своим черным, похожим на огромный трюфель носом, понюхал и подбежал к потухшему костру, где валялись еще остатки трапезы. В одно мгновенье козьи и бараньи кости стали хрустеть и ломаться, как соломинки, в его сильных зубах. После обеда, оставшегося от восьми человек, считая старую Дину и Нель, было еще достаточно пищи даже для такого «келба кебира».
20
Аллах! Какая большая собака!
Суданцы, однако, были очень озабочены его появлением. Оба верблюдовожатых, отозвав в сторону Хамиса, стали разговаривать с ним взволнованно и возмущенно.
– Иблис [21] принес сюда этого пса! – кричал Гебр. – И как это он нашел дорогу, чтоб бежать сюда за детьми, когда до Гарака они ехали по железной дороге?
– Наверное, по следам верблюдов, – ответил Хамис.
– Теперь плохо дело. Каждый, кто увидит его с нами, запомнит наш караван и укажет, где видел нас. Надо непременно от него избавиться.
21
Дьявол.
– Но как? – спросил Хамис.
– Есть ружье: возьми и выстрели ему в голову.
– Ружье-то есть, да я не умею стрелять из него. Может быть, вы умеете?
Хамис кое-как, может быть, и сумел бы, так как Стась несколько раз открывал и закрывал при нем свой штуцер; но ему жаль было собаки, к которой он успел привязаться, ухаживая за ней до приезда детей в Мединет. К тому же он превосходно знал, что оба суданца не имели ни малейшего понятия о том, как обходиться с оружием новейшей системы, и не смогли бы с ним справиться.