В дебрях Центральной Азии
Шрифт:
– У немца вы научились раскапывать. А он, наверно, записывал, где, что и на какой глубине найдено. Не так ли?
– Да, все записывали и профессор, и его секретарь, но что писали - не знаю, они вещи по-немецки называли. Секретарь еще план каждого здания снимал и где что найдено отмечал.
– Вот и вы делайте так же. Я дам вам клетчатую бумагу, линеечку с масштабом, циркуль и покажу, как нужно план здания снимать. А если на стенах найдутся какие-нибудь раскрашенные картины, которые фресками называются, - вы их не пытайтесь сбивать, - испортите. Попробуйте
– Ну, такие вещи мы на вьючных конях и увезти не могли бы.
– То-то же. За такими вещами, если окажутся, потом пришлют особую экспедицию.
– Понимаю! Мы будем только раскапывать землю внутри зданий и возле них. Все, что выкопаем, - привезем вам, а также планы и все записи и рисунки, если выйдут.
– А вдруг откопаете какую-нибудь большую статую, тяжелую вазу или большой сундук?
– Увезти такие вещи мы не сможем.
– Конечно. Оставляйте на месте, только засыпав опять землей и отметив на плане и в описи.
Консул назначил мне день, когда я должен был притти к нему, чтобы поучиться снимать план и взять обещанные инструменты.
Собственно я посетил его приличия ради, чтобы сообщить о своей отлучке, а вышло очень хорошо. Он научил, что делать, а я нашел в нем советчика и даже посредника по сбыту древностей. Без его советов мы могли бы много напортить, а теперь сделались с его ведома и благословения разведчиками по древностям для родины.
Два раза я побывал у консула, научился снимать план здания консульства снаружи и внутри. Для измерения длины он велел мне взять с собой тонкую веревку, отметив на ней узлами сажени, а краской аршины и вершки. Для обмера глубины при раскопках он велел взять из лавки складной аршин, выдал бумагу, циркуль, мерную линеечку и цветные карандаши6.
В конце мая Лобсын приехал на пяти лошадях с своим сыном, собакой и заготовленной провизией. Мои сборы также были закончены; я взял пару лопат и пару кайл, а для перевозки мелких, но хрупких вещей, которые могли попасться в развалинах, заказал столяру пару небольших вьючных сундучков, которые послужили для размещения запасов муки, сахара, крупы, чая и пр.
Консул пришел проводить нас и принес паспорт, выданный амбанем, и разрешение раскапывать развалины старых городов, подобное тому, которое амбань в Урумчи выдал немцам. Таким образом мы ехали уже в качестве разведочной русской экспедиции.
За первые два дня мы прошли по знакомой уже дороге по долине реки Эмель и черным ветреным холмам до степи Долон-тургень между Уркашаром и Джаиром, а на третий день повернули на восток по широкой долине Му-куртай. Она представляет сначала неровную степь, а далее появляются рощи тополей, тала, тамариска и разных кустов с лужайками, занятыми зимовками киргизов и калмыков. Слева долину окаймляли крутые склоны Урка-шара то черного, то красного цвета, разрезанные короткими ущельями. В одном месте бросалась в глаза отвесная стена огромной высоты. У подножия ее лежала кучка громадных глыб, а на вершине видно было маленькое здание вроде буддийской часовни. На дне долины против этого места был небольшой калмыкский монастырь.
– Это скала Кызыл-гэген-тас (камень красного гэгена),-пояснил Лобсын.
– С ее вершины когда-то гэген монастыря бросился вниз. Он уверил лам, что Будда поддержит его в воздухе за его подвижническую жизнь и он встанет внизу на ноги живой и невредимый. Все ламы поднялись вместе с ним в большой процессии по длинной окольной дороге на вершину скалы и совершили там богослужение. Внизу к подножию скалы съехалось много калмыков и киргизов из окрестностей, чтобы видеть чудесный прыжок гэгена. После богослужения гэген в своем красном халате, расправив его широкие рукава, подобно крыльям, прыгнул вниз и, конечно, разбился насмерть. С тех пор эту скалу и называют Кызыл-гэген-тас, а в память события на ее вершине построили часовню.
Я с интересом смерил на глаз высоту скалы и определил, что она не менее полуверсты.
– А другие говорят, - продолжал Лобсын, - совсем не то. В этом монастыре жил одно время молодой гэген, который влюбился в красавицу калмычку. Жениться ламы и тем более гэгены не могут, а взять себе любовницу, как теперь нередко делают ламы и даже гэгены, в те времена еще нельзя было. И вот гэген долго тосковал, наконец, ушел из монастыря тайком, поднялся на скалу и спрыгнул вниз.
– И еще рассказывают, - закончил Лобсын, - что сами ламы сбросили гэгена вниз потому, что он был очень строптивый, не желал им подчиняться, а хотел управлять монастырем по-своему. Как-то случился сильный падеж скота у калмыков и ламы уговорили гэгена совершить служение на вершине скалы, откуда молитва скорее доходит до Будды. После службы ламы и сбросили гэгена вниз, а людям рассказали, что он прыгнул сам, похваляясь поддержкой Будды.
– Какому же рассказу верить?
– спросил я. Ты ведь жил в этом монастыре и знаешь, что делают ламы и как они управляют.
– Жил я не в этом монастыре, Фома, а в том, который стоит в долине Кобу, - вспомни, мы ехали мимо него на запрещенный рудник. Но в этом я бывал позже и тут слышал первый рассказ о прыжке гэгена. А думаю, что последний рассказ о том, что его сбросили, будет самый правильный.
Высокий склон Уркашара особенно привлекал внимание, хотя и Джаир, ограничивавший долину Мукуртай с юга, имел живописный вид. Сначала там тянулась зубчатая цепь Кату, которая напомнила нам о золотом руднике и фанзе, которую мы искали, руководствуясь засечками на вершины этих гор, и о жуткой ночи с нападением волков, хранителей клада.
– Знаешь, Фома, - сказал Лобсын, указывая на восточный конец этой цепи, - в Кату есть еще одно место, где добывали много золота; оно называется Бель-агач. Нам нужно как-нибудь посмотреть его.
– Какой ты жадный стал!
– воскликнул я.
– Мало у нас золота, что ли? Вот найдем древний город и выкопаем в нем клады. Это интереснее, чем ковырять золото в старой шахте, в темноте и сырости.
Горы Кату кончились, их сменили более низкие и плоские, конец Джаира превращался в холмы. А впереди, ближе к рощам Мукуртай, поднимались широкие и плоские увалы.