В дебрях времени. Палеонтологическая фантазия
Шрифт:
Тут я заметил крошечные фигурки охотников и понял, что это их преследовали разъяренные чудовища. Синантропы мчались во весь дух, теряя оружие, но гигантопитеки быстро настигали их. Охотник, оказавшийся в цепочке бегущих последним, на миг остановился и метнул в ближайшего из преследователей увесистый камень. Чудовище взмахнуло лапой, поймало камень будто мячик и отбросило его далеко в сторону. Тогда я понял, кто швырнул огромную глыбу.
Шум могучего дыхания гигантопитеков доносился даже до меня. Изредка они издавали короткие рыкающие звуки, а иногда один из них гоготал и разевал, как пещеру, розовую пасть. Только одиннадцать синантропов вместо ушедших восемнадцати бежали, едва двигая ногами от усталости. Их лица с остановившимися от ужаса глазами блестели от пота, изо рта текла пена.
Гигантопитек
Синантропы жалобно завопили, над их головами с жужжанием пронесся дымящийся факел, подобранный где-то гигантопитеком, и они как подкошенные повалились в траву. Только один еще не оставил надежду достичь стоянки, хотя спасение лучше было бы искать среди деревьев. Остальные охотники, распростертые в высокой траве, лежали совершенно неподвижно, уткнувшись лицом в землю. Гигантопитеки набежали на них, и я отвернулся, содрогнувшись от жалости и ужаса.
Когда я взглянул опять, гориллообразные чудовища, размахивая лапами толщиной в человеческий торс, с воем и воплями ковыляли к стоянке, ударяя огромными кулачищами себя в грудь. Из травы позади них встали четверо уцелевших охотников. Камни взлетели и поразили одну обезьяну в лопатку и левую лапу у плеча. Но гигантопитек даже не заметил этого. Шалаши синантропов в мгновение ока оказались разрушены, шкуры и колья разлетелись в разные стороны. Какой-то хлам попал на тлеющие уголья очагов и вспыхнул смрадным, коптящим пламенем. Высоко в небо взлетали искры. Ружейным выстрелом треснула горевшая ветка, тлевшие угольки брызнули в разные стороны, и несколько их упало в груды хвороста. Дымные струи протянулись по ветру. Сучья затрещали, стали быстро обугливаться, и вдруг, словно взмах ослепительно белого крыла, над стойбищем встало жаркое море пламени. Рев и вопли огласили долину. Гигантопитеки в ужасе уставились на огонь. Вертя головами, они глядели, как вспыхивала сухая трава, как занимались и тлели шкуры и палки. Ветер резко переменился, и голубовато-серые чудовища закашлялись, хватаясь лапами за грудь. Они кинулись бежать, испугавшись, вероятно, впервые в жизни. За ними неслись и крутились в вихрях клубы густого серого дыма, а они бежали вразвалку по равнине, упираясь в землю то правой, то левой передней лапой. Инстинкт уводил их в горы, в огромные пещеры и гнезда на тысячелетних деревьях. Там они были дома, там соперничали с пещерным медведем, и туда они стремились, уходя от едкой гари степного пожара, преследовавшего их по пятам.
Дымная полоса ушла к отрогам гор, рощи каштанов и магнолий горели гигантскими кострами, рассеивая тучи искр, и деревья издали напоминали колеблющиеся языки свечей на ветру. Только тогда из дальнего леса и из прерии стали возвращаться на уничтоженную стоянку остатки племени. Из восемнадцати охотников племени уцелело только шесть, из четырех десятков женщин, детей и стариков — двадцать семь. Остальные были обнаружены и убиты гигантскими обезьянами. Плач, вой и стоны стояли над стоянкой. Раненые по-собачьи зализывали кровь. И только беззубые старики и сморщенные, с заросшими лицами уродливые старухи, казалось, не испытывали горечи и не разделяли печали племени. Они по-прежнему были многословны и болтливы; назойливыми и капризными оставались дети. Потом могучий, заросший шерстью до глаз вождь собрал всех вокруг себя и что-то сказал. Скорбь уступила место угрюмой сосредоточенности…
Солнце садилось, и я, усталый, переполненный впечатлениями этого страшного дня, побрел к машине.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я лишь слегка тронул рычаг движения и через четыре минуты передвинул его на «стоп». Четырех минут оказалось достаточным, чтобы незримо пробежали сотни тысячелетий.
Меня обступал мир неандертальцев. Неандертальцы населяли все континенты, за исключением Америки.
Машина времени перенесла меня к концу дня в предгорья неизвестного мне горного хребта. Небольшая возвышенность позволяла хорошо обозревать местность. Направив бинокль на отдельно стоящую группу деревьев на северо-запад от меня, я почти тотчас же обнаружил стойбище неандертальцев. То, что это были именно неандертальцы, не оставляло ни малейшего сомнения. Почти такие же кособокие шалаши или навесы из сучьев и ветвей, прикрытые сверху шкурами, как и у синантропов, располагались по внешнему краю стойбища. Целые груды щебня возвышались на окраинах этой палеолитической стоянки. Тут и там на высоких корявых сучьях торчали, как священные реликвии, побелевшие от времени медвежьи черепа. Это была стоянка охотников на пещерных медведей.
Люди, все еще чем-то напоминавшие зверей, бродили по утоптанной земле между шалашами.
Некоторое время все мое внимание было поглощено их внешним обликом. Рост их не превышал среднего. У них были большие, крепкие головы и массивные туловища с короткими и сильными руками и ногами. Ступня их еще не образовала пружинистого, наподобие арки, свода, и все они страдали сильным плоскостопием, поэтому ходили и бегали они не очень быстро. Но особенно запоминались их лица: грубые и очень длинные, с огромными глазными впадинами. Глаза на широком лице отстояли один от другого дальше, чем у современного человека. Нос был мясист и крупен, челюсти сильно выступали вперед. Надбровные дуги были так велики, что образовывали над глазницами и над носом как бы сплошной навес. Это придавало и без того непривлекательному лицу какое-то особенно мрачное выражение. Неандерталец имел сильные шейные мышцы, и голова его всегда была несколько запрокинута назад. Рука, широкая и мускулистая, была еще не способна к тонким и сложным движениям пальцев, которые связаны с высокой культурой современных людей. Ходили неандертальцы на слегка согнутых ногах.
Затем я снова направил бинокль на стойбище. Несомненно, здесь царствовал культ пещерного медведя: черепа его были подняты на многочисленные шесты, повсюду валялись разбитые и обожженные кости. Буро-черные медвежьи шкуры встречались гораздо чаще других шкур.
Наблюдая дальше за племенем, я заключил, что шли приготовления к охоте.
Кварцевые и кремневые наконечники привязывались тонкими сыромятными ремешками к древкам копий и дротиков. Наскоро доделывались длинные ручные рубила, игравшие роль охотничьих ножей и кинжалов, прикреплялись к дубинам каменные топоры. Несколько человек у костра обжигали деревянные концы копий. Женщины и подростки сидели поодаль возле шалашей и скребли шкуры или сшивали их толстыми жилами.
Мужчины, старики и подростки отовсюду выволакивали оружие и складывали его грудой посреди становища. Из оружия наибольшее впечатление производили тяжелые суковатые палицы, почерневшие от обугливания на костре, что придавало им особую твердость.
Облака на бирюзовом небе полыхали малиновым огнем близящегося заката, и желто-зеленая стена бамбуков качалась от ветра, размахивая удилищами коленчатых стволов; солнце уже садилось, когда сборы в дорогу были окончены.
Вдруг я заметил на опушке папоротникового леса существо в наброшенной на плечи шкуре. Оно было похоже как две капли воды на неандертальца, и я подумал, что это один из раненых или отставших. Но вскоре его поведение мне показалось непонятным. Он с четверть часа оглядывал с разных мест становище, осторожно передвигаясь по опушке леса и стараясь оставаться под прикрытием кустов. Затем он решился на большее и, низко пригибаясь, стал осторожно подступать к становищу. Он был приземист, плотен, и его косматая медного цвета голова казалась посаженной прямо, без шеи, на плечи.
На левом плече он нес длинную, довольно тонкую, но узловатую палицу, которую придерживал рукой. Его широкие, раздутые ноздри вдыхали запахи прерий и становища. Поравнявшись с началом выжженной пожаром полосы, он принялся шарить рукой в золе, прополз на коленях несколько метров, поднялся на ноги, насупившись и посматривая на становище.
Заслышав шум и голоса, он поспешно пригнулся и тенью скользнул назад. Так мог вести себя лишь человек чужого племени.
Неандертальцы, чем-то весьма похожие на рослых жилистых детей, ставших стариками, нагружались своим несложным, но тяжеловесным скарбом. Женщины окликали и разыскивали увлекшихся играми детей и кормили перед дорогой грудных младенцев. Начинало смеркаться, и дым от догоравших очагов прямыми сизыми полосами подымался к холодавшему небу. Вдруг женщина, сидевшая на камне у края стойбища, схватив обломок кремня, бросилась к кому-то, мелькнувшему у большого конского каштана. Но возле него никого не оказалось, и, обежав его, она завопила пуще прежнего. У нее на глазах ее малолетний сын был схвачен неизвестным охотником и исчез. Крик его оборвался. Кое-кто пошел посмотреть, что с ним приключилось. Вождь племени торопил оставить стоянку.
Внезапно над стойбищем пронесся многоголосый вопль, и какие-то чужие люди — неандертальцы чужого племени — с трех сторон кинулись на стойбище. Завязалась схватка. Они кололи и рубили, не делая различий. Люди первого племени защищались отчаянно. Женщины кололи копьями и размахивали топорами наравне с мужчинами и подростками. Нападавшие были более коренасты и казались более свирепыми. Потеряв оружие, противники боролись врукопашную, норовя вцепиться друг другу зубами в горло. Один неандерталец ослеп от удара по голове, завертелся на месте, потом побежал куда-то, ничего не соображая и выставив перед собой руки. Раза два он падал, но поднимался и бессмысленно бродил среди дерущихся. Нащупав кого-то руками, он впился зубами в его шею и старался повалить. Сам того не желая, он способствовал поражению своего племени, ибо его противником оказался занятый схваткой вождь. Пока он отбивался от цепких объятий соплеменника, его грудь пронзил дротик. Над стойбищем стоял шум и крики сражавшихся, треск копий и звенящие удары камней.