В диком рейсе

Кламан Курт

Я подошел к Жоржу и рассказал ему о событиях на судне и о том, как это получилось, что ирландец заперся в кубрике. Однако Жорж ничего не ответил. Что ему до выходки ирландца? У него вовсе не осталось сил. Мы и сами-то были еле-еле душа в теле. Конечно, меня очень интересовало, как обернется дело с ирландцем. Я вспомнил о револьвере, который он прятал под матрацем.

Пятеро встали у нашего кубрика. У офицеров в руках были пистолеты, у плотника — тяжелый ломик. «Бульдог» медленно нажал на дверную ручку. В тот же миг дверь распахнулась. Из кубрика вышел Мак. Он спокойно взглянул на «группу захвата» и, словно не замечая ничего, неторопливо зашагал на палубу. Все кинулись следом, чтобы поглядеть, что он будет делать. Я не ошибся в своих

предположениях: ирландец стоял у релингов и наблюдал за морем. И казался при этом таким одиноким, каким я не видел его никогда. У меня запершило в горле. Смотреть, как они охотятся на него?! Да ведь он же был моим товарищем по вахте… Но для Мака я более не существовал. Он полностью погрузился в свой мир: готовился к последней схватке с «морским королем».

«Артемизия» как раз огибала мыс Ла-Уссэй. Впереди, неподалеку от берега, я увидел тянущуюся вдаль полоску белой пены, где она кончалась — глаз не мог определить. Скорее всего это был узкий коралловый риф. Мы шли по спокойной воде. Вдруг тело ирландца напружинилось, руки его крепко вцепились в релинг. Как зачарованный, уставился он в одну точку между «Артемизией» и берегом. Все невольно перевели туда взгляд и увидели два больших спинных плавника, неторопливо резавших легкую волну

Выстрел хлестнул с палубы: Мак-Интайр держал в руке дымящийся револьвер Он снова прицелился. Однако и следующие две пули прошли мимо — акулы были слишком далеко. Мак опустил руку Пистолет выпал из нее и грохнулся на палубу. Кэп на мостике прямо-таки взбесился:

— Стреляйте, штурман! — орал он. — Влепите ему пулю! Я вам приказываю!

Но до Мак-Интайра, видимо, не доходило, что он может быть застрелен. Одна лишь акула была в его мыслях, только за ней, безмятежно кружащей вдали, следил его взор.

«Смирил» ирландца плотник. Железным ломиком он нанес ему страшнейший удар по шее. Более слабый от такого удара наверняка испустил бы дух, но ирландец только упал на колени. Он изумленно переводил взгляд с одного на другого, словно силясь понять, за что же его так жестоко ударили. Он не оборонялся уже, когда офицеры схватили его, проволокли по баку и столкнули по трапу к фордеку. Они тащили его как скотину. Наконец-то офицеры могли дать волю своей ярости. Потом Мак-Интайра бросили в форпик. Проскрежетал тяжелый засов. Для полной гарантии плотник еще заклинил его деревянным колышком.

Что же это, значит, Мак-Интайру теперь конец? Медленно брел я по палубе по направлению к рубке. Наше судно упорно шло вдоль белоснежной полосы. С суши плыли ананасно-ванильные ароматы. Вся низина между берегом и вулканам казалась одним большим садом. Огромные пестрые медузы проплывали мимо, сквозь прозрачную воду мерцало, переливаясь красками, морское дно.

— Мыс Эгрет, штурман! — крикнул кэп с мостика. — Теперь мы пойдем ближе к берегу. Меряйте глубину!

— Глубина достаточная, — доложил штурман, забросив и вытащив ручной лот. — Свыше двадцати саженей!

Кэп подал новую команду:

— Приготовиться к постановке на якорь, боцман! Там, где вы видите проход в рифе, я застопорю ход, а вы сразу отдавайте якорь!

Настроение у меня было прескверное, но я все-таки не мог не подивиться лишний раз моряцкому искусству нашего кэпа. Перед наступлением сумерек мы достигли узкого прохода в рифе.

— Двенадцать саженей, — доложил штурман.

— Пошел якорь! — приказал кэп.

Рассыпая искры и куски ржавчины, из правого клюза побежала якорь-цепь.

— Потравить еще, — раздалась команда сверху, и следом за нею — ответ:

— Якорь держит!

«Артемизия» развернулась против течения и встала кормой к проходу в рифе.

Из темноты, окутавшей землю, вынырнул огонек. Он медленно приближался к «Артемизии». Отважная лодка не боялась преодолевать в темноте полосу прибоя: видно, крепкие руки управляли ею. Ловко описав дугу, суденышко замерло под нашим трапом. Кэп, казалось, ожидал гостей: он уже стоял наготове у релингов и, не теряя ни

секунды, спустился в танцующую на волнах лодку. Она снова взяла курс на проход в рифе и очень скоро скрылась из глаз.

Я думал о Мак-Интайре, который с разбитым плечом валяется в форпике. И ни кусочка хлеба за вое это время… Жорж словно прочел мои мысли. Он опросил:

— Тебе жаль бедного «треску»? Отнеси ему что-нибудь пожевать. Попытайся передать ему еду с бака. Ренцо таким образом снабжал нас с Фредом.

…Рассветало. Солнце выползло из-за горизонта. Кэп все еще не вернулся. Мы весь день проторчали на приколе, тоскуя по твердой земле, что так соблазнительно раскинулась перед нашими взорами. Мы тосковали по свежей воде, по спелым фруктам, аромат которых доносился до нас с берега. Однако за всеми этими обольстительными видениями я не забыл об ирландце. Вспоминая советы Жоржа, я обдумывал, как бы половчее сунуть Маку краюшку хлеба. Я обвязал хлеб линькам и прошел на бак. Тент надежно укрывал меня от взоров со шкафута и с мостика. Я спустил хлеб как раз к иллюминатору форпика и покачал его, как маятник, стараясь ударить по стеклу. Но все было по-прежнему тихо. Иллюминатор оставался задраенным. На бак пришли с удочками (матросы. Мне не оставалось ничего другого, как пустить свой хлеб на подкормку рыбам.

Больше всех тосковал по берегу Руди. Берег-то — вот он, рукой подать! Невермайнд 5 подначивал его:

— Вот бы сейчас по твердой земельке потопать, а?

Руди отбивался:

— Если ты организуешь для меня капитанский вельбот, или — пес с ним! — хотя бы тузик…

Но Невермайнда сбить с панталыку было не так-то просто:

— Жалкие вы, презренные люди, не умеющие плавать трусы! Чтобы не преодолеть какие-то несколько метров, лодка не понадобится.

5

Невермайнд— кличка одного из матросов, в переводе с английского — «ничего», «неважно», «не беда».

Он вызывающе обвел всех нас взором. Никто не хотел прослыть трусом, но некоторые, действительно, не умели плавать. И я боялся акул, но оказать об этом вслух все же не отважился. Зато Ренцо решительно швырнул сигарету за борт, не желая ни в чем уступить Невермайнду. Они сговорились после обеда податься вплавь на берег: может быть, удастся положить на зуб что-нибудь порядочное или затралить смазливых девочек. Я проклинал и остров, и свои страхи.

Перед самым обедом из прохода между рифами выскочила туземная лодка. Она пришвартовалась к нашей якорной цепи. В лодке сидели торговцы. Один черный мальгаш предлагал вяленую рыбу. У Руди сохранилось еще несколько шестипенсовиков. Он сторговал две большие рыбы, каждой из которых хватило бы на добрый десяток едоков. После этого торговцы дали нам понять, что они не прочь устроить меновой торг. Кроме рыбы, у них в лодке были фрукты, куски мяса, вино и даже кокаин. Но поскольку денег у нас не было, в ход пошло все, что можно было обменять. «Купцам» пришлась по душе краска, которой у нас на борту было более чем достаточно Правда, принадлежала она не нам, а пароходной компании в Гамбурге, но нас это отнюдь не смущало. Компания заставила нас мучиться от жажды, поэтому мы сами вынуждены были позаботиться о напитках для себя.

Невермайнд притащил ведро сурика.

— Быстрее, Невермайнд! — кричали мы. — На мостике уже засуетились!

Торг пришлось прекратить. Однако мы успели выменять несколько бутылок рама. С ведрами краски под брезентам туземная лодка стрелой понеслась к проходу. Купленную рыбу мы «размочили» ромом, оказавшимся, правда, отнюдь не лучшего качества, и быстро захмелели. Ром напомнил Ренцо и Невермайнду об их уговоре. Оба сняли рубахи, обвязали ими головы и по якорь-цепи спустились в голубые волны. Несколько гребков, и первые волны зыби подхватили их и быстро понесли к проходу через риф.