В дни Бородина
Шрифт:
После разгрома польской кавалерии половина сил под моим командованием развернулась направо для удара в тыл основным польским силам, а вторая половина под командованием полковника Половцева продолжила движение на север и вступила в бой с гвардейскими вестфальскими егерями, прикрывающими со стороны леса правый фланг 8-го вестфальского корпуса генерала Жюно. И хоть в искусстве лесных схваток вестфальские егеря наголову превосходят спесивых польских панов, а их зеленые мундиры даже в какой-то мере способствуют маскировке, бой со спешенными бойцовыми лилитками они проиграли вчистую. В результате вражеские егеря частью были истреблены прямо в лесу, а частью вытеснены за опушку на открытую местность и расстреляны уже там. Достигнув этого успеха, полковник Половцев развернул стрелковые цепи вдоль опушки и, не применяя пулеметов, из-под прикрытия лесного массива открыл уничтожающий прицельный огонь по марширующим в обход флешей вестфальским пехотным полкам, которые, в отличие от егерей, были одеты в белые мундиры и являлись прекрасными мишенями для моих воительниц.
Тем временем правый фланг под моим командованием ударом с тыла захватил польские артиллерийские батареи, после чего покрестил пулеметным огнем бросившихся в штыковую контратаку пеших польских жолнежей, до того занимавших позиции километром восточнее. В результате понесшие большие потери польские полки бросились обратно, но там их плотными залпами встретили русские гренадерские полки, решительным шагом двинувшиеся на сближение с противником. А чего бы им не двигаться, когда командиру 1-й гренадерской дивизии генерал-майору Строганову даже невооруженным глазом было видно, сколько польских жолнежей осталось валяться на зеленой траве после странного татаканья со стороны отбитой нами батареи на холме. Некоторые вражеские батальоны скосило под корень, словно косой, а другие, которым повезло более, уменьшились в составе наполовину или даже втрое. Поняв, что они попали между молотом и наковальней и что их сейчас начнут убивать без всякой жалости, поляки неуправляемой толпой бросились из этой западни на север, во фланг и тыл бою, как раз в этот момент кипевшему за багратионовы флеши. Там они в упор нарвались сначала на убойный картечный залп русской конной батареи, срочно развернувшейся поперек позиции, а потом – на штыковую атаку двух свежих пехотных полков, которые истребили мечущихся в панике панов до последнего человека.
Тем временем русским войскам в очередной раз пришлось оставить флеши настырным французам под командованием знаменитого маршала Нея и прибившимся к ним изрядно потрепанным вестфальцам. Но это была Пиррова победа – она вела французов прямым путем к поражению. Дело в том, что в результате действий в Утицком лесу моего конно-егерского корпуса наполеоновская армия понесла серьезные потери, а французские войска, занявшие флеши, оказались охвачены с трех сторон сразу. На западе и юго-западе от них были мои воительницы, занявшие позиции по опушке Утицкого леса, на юго-востоке и востоке – отброшенные из флешей русские войска и подходящие им на помощь резервы, которые вот-вот должны были броситься в контратаку. Сами атаковать войска Нея не могли (для этого у них, истощенных штурмом флешей, было недостаточно сил), отступить в порядке – тоже, потому что для этого надо было пройти через уничтожающий фланговый огонь с опушки Утицкого леса. Теперь следовало ожидать двух вещей. Во-первых – парламентера от Кутузова. Во-вторых – чего такого особо умного попытается в условиях цейтнота буквально на коленке выдумать милейший Бонапартий, который пока еще не знает, что в тыл ему уже уверенно прокрадывается большой трындец, а его резервы в любой момент могут быть накрыты уничтожающим огнем восемнадцати 122-миллиметровых самоходных гаубиц…
07 сентября (26 августа) 1812 год Р.Х., день первый, 10:25. Московская губерния, Бородинское поле, деревня Шевардино, Ставка Наполеона.
С кургана у деревни Шевардино, где расположилась Ставка Наполеона, было невозможно увидеть* те события, которые происходили на крайнем правом фланге французской армии за Утицким лесом. Вследствие этого император долгое время находился в блаженном неведении по поводу уничтожения 5-го польского и разгрома 8-го вестфальского корпусов его Великой Армии. Из-за отражения звуков от склонов Утицкого холма он даже не расслышал пулеметных очередей, заглушенных шумом битвы и канонадой сотен орудий. Единственное, что было доступно взглядам Наполеона и его свиты – это штыковая атака двух подошедших из резерва русских пехотных полков, что ударили по ненаблюдаемому от Шевардина неприятелю. Было очевидно, что русские одержали над противником победу, но оставалось неизвестным, какую именно часть Великой Армии они атаковали. К югу от русских позиций у багратионовых флешей могла находиться только часть сил корпуса Понятовского, но Наполеон не понимал, каким образом там оказались польские части, ведь пятому пехотному корпусу, имеющему целью совершить глубокий обход русской армии, предписывалось действовать значительно южнее, в районе деревни Утицы.
Примечание авторов: * Курган, где сначала располагался Шевардинский редут русской армии, а потом разместилась Cтавка Наполеона, имеет высоту 224 метра над уровнем моря. Деревня Бородино (с которой началась битва) на левом фланге французской армии расположена на отметке 195 метров, курган батареи Раевского имеет отметку 218 метров, а багратионовы флеши находятся на отметке 210 метров. То есть обзор на основное поле боя у Наполеона был прекрасный. В то же время между Шевардинским курганом и деревней Утицы, также расположенной на отметке 224 метра, находится поросшая лесом возвышенность с отметками гребня 240-245 метров, к которым следует добавить еще как минимум 10 метров высоты деревьев. Не наблюдается с вершины Шевардинского кургана и холм возле деревни Утица, на котором дивизионный генерал Понятовский расположил свою артиллерию, потому что высота вершины этого холма составляет только 232 метра.
Неведение Императора нарушил офицер в изодранном белом мундире вестфальских армейских кирасир, ворвавшийся на Шевардинский курган на загнанном до изнеможения коне. Сам он был бледен и чрезвычайно возбужден.
– Сир! – вскричал он, спрыгивая с седла, – мы разбиты! Герцог д`Абрантес убит шальною пулей в сердце, остатки корпуса отошли от этих чертовых флешей на исходные позиции. Мы храбро дрались, но смертные не могут противостоять ополчившимся против них демонам!
Выкрикнув эти слова, вестфальский офицер покачнулся и, теряя сознание, стал сползать, скользя спиной по конскому боку. И только тут Наполеон, а также окружавшие его генералы и офицеры, увидели, что кираса гонца в двух местах зияет странно маленькими аккуратно-круглыми дырочками, совсем не похожими на те рваные отверстия, которые проделываются в стальных кирасах ружейными и картечными пулями. Еще одна рана была на левом бедре, и толчками выплескивающаяся из нее кровь пятнала алым ослепительно белые лосины, затекая в кирасирский сапог. Вероятно, как раз одна из этих маленьких ран привела к тому, что этот офицер потерял сознание в присутствии Императора, хотя для этого могло хватить и той, что на ноге.
Примечание авторов: * тогдашний калибр стрелкового оружия – 5-7 линий, то есть 12,7-17,78 мм, поэтому раны от пуль трехлинейного калибра, выпущенных супермосиным, кажутся наполеоновским офицерам «совсем маленькими».
Немедленно нашлись доброхоты из адъютантов – они подхватили теряющего сознание офицера под руки, в то время как другие своими кинжалами разрезали кожаные ремешки, скрепляющие половинки кирасы на плечах и левом боку. Едва ремешки были разрезаны, все увидели, что под кирасой офицер буквально истекает кровью, хлещущей из глубокой раны в левом плече, удивительно кровоточивой при столь малом калибре оружия, поразившего офицера. Еще одна – даже не рана, а глубокая царапина – имела место на правом боку. Пуля пробила кирасу и вскользь царапнула по мягким тканям бока, не вызвав особых повреждений, кроме обильного кровотечения. Но на белом кирасирском мундире расплывающееся алое пятно выглядело страшно.
– Врача! – выкрикнул тем временем Наполеон, – врача моему храброму офицеру, пролившему свою кровь за Францию!
Главный хирург французской армии Доминик Ларрей, чей полевой лазарет располагался прямо у подножья кургана, тотчас появился, будто чертик из табакерки. Хирург нашего времени не нашел бы в раненом никакого особого случая. Жизненно важные органы не задеты, все пули прошли через мягкие ткани, поэтому следовало бы лишь извлечь пули, очистить рану, остановить кровь, а ее обильную потерю компенсировать переливанием крови, или, в крайнем случае, вливанием физраствора. Потом – укол противостолбнячной сыворотки и антибиотика, укутать получше, и пусть спит. И через месяц при надлежащем лечении герой мог бы снова совершать подвиги, пьянствовать по трактирам и портить неосторожных девок. Возьмись за его лечение Лилия или Дима Колдун, методика была бы той же, только вместо переливания крови имело бы место обильное питье состоящее из разведенного красного вина с медом, а вместо противостолбнячной сыворотки и антибиотика – заклинание регенерации. При достаточном уровне магии герой снова приступил бы к своим художествам уже через десять дней. Но Доминик Ларрей посмотрел на раненого с хмурым видом, покачал головой и тяжко вздохнул.
– Я ничего не могу гарантировать, сир, – тихо сказал он Наполеону, – жизнь этого человека находится в руках Господа. Дабы избежать Антонова Огня и наверняка спасти жизнь этого храброго офицера, следует провести ампутацию* раненых руки и ноги, но все ранения находятся слишком высоко, чтобы эти операции были возможны.
Примечание авторов: * в те далекие, почти былинные времена хирурги верили, что от Антонова Огня, то есть общего сепсиса, может спасти только ранняя ампутация поврежденной конечности. В случае же если это было невозможно, то и прогноз на выживание раненого был отрицательным. Так, промучившись с месяц, несмотря на все старания врачей, от раны осколками ядра в бедро и живот умер русский генерал Петр Багратион.
– Делайте все, что в ваших силах, Доминик, – так же тихо ответил Император, – как говорит мэтр Корвизар, лечите симптоматически. В первую очередь извлеките пули, остановите кровотечение и приведите этого офицера в чувство. Он обладает очень важными сведениями и нельзя допустить, чтобы они умерли вместе с ним. Ну а потом – действительно, все в руках Божьих. Если Господь захочет, этот офицер поправится, а не захочет, то умрет.
– Я Вас понял, сир, – склонил голову мэтр Ларрей, – и сделаю все, что в моих силах. Я не гарантирую этому молодому человеку жизнь, но могу обещать, что он будет в состоянии говорить.