Шрифт:
На первый взгляд, в своей дочке Полина души не чаяла. Могла часами о ней говорить, покупала ей разные одежки; бывая в Тарасовке, я наблюдал, как увлеченно она с ней играет, не спускает с рук. Образцовое материнство и детство. Этой любовью она пыталась заразить и меня — то и дело давала ее подержать и обижалась, если я отказывался (мягко отказывался, конечно) или хотя бы не разделял восторга.
И довольно долгое время я верил в то, что Полина не может без своей “девоцьки”.
Лишь ближе к апрелю, когда стал приезжать к Самойловым раза по три в неделю, увидел подробности их будней и в искренности чувств
Вот, например, после выходных, которые мы провели вместе, я привожу ее в Тарасовку. Полина радостна, но и беспокойна — как там Машенька, все ли хорошо; за время в пути она иногда раз десять звонила домой и спрашивала о дочке, говорила, что мы вот-вот будем. Если ей казалось, что я еду слишком медленно, торопила: “Обгоняй эту помойку. Что он так тащится?! Добавь газу — здесь можно”.
И вот мы приезжаем. Мать Полины сразу сажает меня за стол, принимается потчевать, расспрашивать о том о сем, отец вставляет благожелательные реплики. А Полина в это время возится с дочкой. Целует, качает, переодевает, кормит…
Так проходит часа два. Когда темнеет, я говорю, что мне пора. “Завтра рано вставать. Дела”, — произношу традиционное, и Полина вызывается меня проводить… Несколько раз я клевал на эти ее уловки.
Мы садимся в “селику”.
— Довези меня до магазина, — говорит она, — а обратно я пешком.
Доезжаем до магазина. Полина выходит, но просит:
— Подожди секунду. Мне нужно тебе что-то сказать.
Я жду. Она возвращается с пакетом, в котором угадываются несколько банок коктейля.
Полина забирается обратно в салон. Откупоривает одну банку. Отпивает, смотрит вперед сквозь лобовое стекло.
— Полин, — говорю, начиная проявлять нетерпение, — что ты хотела сказать?
— А? — Она делает вид (а может, и вправду), что возвращается из глубокой задумчивости. — Я… Я хотела попросить довезти меня до станции.
— Зачем?
— У меня там подруга рядом живет, мне надо с ней увидеться.
Я везу. Но, оказывается, никакой подруги там нет… Полина, успевшая выпить баночку-полторы коктейля, начинает упрашивать меня отвезти ее ко мне (или — вариант — до Мытищ, где у нее другая, тоже наверняка фантомная, подруга).
— Но ведь ты так спешила к дочке, — изумляюсь я. — Меня гнала, а теперь…
— Ты же видел — с ней все в порядке. С ней мои родители. Они знают, что я уехала с тобой… Поедем, нас ждет чудесная ночь… Ты не хочешь? — В ее голосе появляются истерические нотки. — Я тебе надоела? Тебе со мной неинтересно?
Действительно, после двух с лишним суток вместе я не прочь отдохнуть. Бурный секс утомил, и теперь при одной мысли о нем в паху начинало жалобно зудеть…
В общем, такие проводы заканчивались или ссорой, или, если я сдавался, вымученно-бурной ночью, а утром уже неприкрытой досадой с моей стороны.
Правда, вскоре я перестал сажать Полину в машину возле ворот. Прощался, целовал в губы и кидался за руль. Срывался с места, аж колеса взвизгивали.
Постепенно менялось и поведение родителей. Нет, ко мне относились они все так же, но вот с Полиной стали суровее, чаще раздражались ее поведением… После нескольких Полининых выходок, свидетелями которых становились и я и они, родители даже выказывали мне некоторое сочувствие. Вот, мол, такой тебе достался подарочек; но отказаться от нее ты уже не имеешь права. Надежда Сергеевна однажды сделала более чем прозрачный намек: глядя мне прямо в глаза, она вздохнула: “Мы в ответе за тех, кого приручили”.
Но приручить Полину не удавалось. То есть иногда казалось, что я имею на нее влияние, она соглашалась с моими словами, случалось, становилась тихой и покорной. В сексе была просто идеальна, даже как-то слишком — могла заниматься им часами, кончая по несколько раз (но, может, конечно, и притворялась).
Она делала все, что я просил или хотя бы хотел мысленно. Это угадывание моих желаний и было, наверное, главной причиной того, что я… ну, скажем, испытывал к ней влечение, несмотря ни на что. Да и необходимость, скорее всего. Найти партнера, который бы тебя сексуально удовлетворял, — дело сложное.
Секс, впрочем, занимает в жизни совсем немного времени, а вот все (или почти все) остальное, что было между ним, отравлялось ее навязчивостью, истериками и отходняками от этих истерик.
Полина звонила мне через каждые полчаса, говорила, что любит, спрашивала, люблю ли я ее, предлагала встретиться “через двадцать минут”, утверждала, что не доживет до вечера. И так далее. Это очень меня утомляло, мешало работать…
Запомнился эпизод. Точнее — мое ощущение. Острый такой момент.
Мы отметили Восьмое марта в “Пекинской утке”. Я подарил Полине золотой браслет. Потом поехали ко мне… Расстались утром десятого. Я довез ее до ее офиса, отъехал метров сто и остановился. Заглушил мотор, лег головой на руль… Продолжать жить в таком темпе было невозможно. Нужно отдохнуть. Хотя бы на неделю исчезнуть для Полины. Побыть одному или с другими людьми.
И я сделал вид, что уехал в командировку. Сказал, что на пять дней улетаю в Тюмень.
Полина встретила эту новость мужественно, даже стала меня успокаивать:
— Ничего, это недолго. Работа есть работа. Не скучай сильно.
Я вздыхал расстроенно, а в душе ликовал, что все так гладко устраивается. И эти несколько дней, когда общался с Полиной лишь по телефону, да и то коротко — “связь ужасная”, — очень меня оздоровили, и только оказавшись, хоть и призрачно, в стороне от подруги, я почувствовал, в каком напряжении жил последние месяцы и как устал. И встреча с ней вызвала у меня не радость, а досаду. Досаду на то, что эта пауза в нашем общении так быстро закончилась.
Полина долго расспрашивала, а скорее допрашивала, чем я занимался в командировке, что интересного есть в Тюмени. Я рассказывал. Помогал опыт многочисленных реальных командировок и то, что в Тюмени я действительно бывал.
И только жизнь снова вошла в сумасшедше-сладко-невыносимый режим, как меня отправили во вполне реальную командировку.
Прелюдия объявления об этой командировке меня, признаюсь, всерьез напрягла. Дело в том, что в агентстве дела шли хуже и хуже. С января стали закрываться региональные отделения и издания, заказов было все меньше; в феврале задержали зарплату на неделю, в марте — уже на две. Среди сотрудников, особенно тех, кто не имел возможности прилично подрабатывать, возник ропот. Некоторые были в отчаянии — главной причиной, как я понял, являлась невозможность вовремя выплачивать проценты по кредитам. А кредиты имелись почти у всех.