В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря
Шрифт:
В воздухе стоит слабый запах дизельного выхлопа. Не упустить бы последний шанс! Может быть, кто-то находится в это время на кормовой палубе. Отправляю в небо четвертую парашютную ракету и валюсь без сил. Судно прошло мимо.
Дурак, дурак набитый! Ты истратил шесть ракет, вот сосчитай-ка, ровно шесть, индюк ты, вот кто! Взгляни на флягу: ведь ты осушил разом целую пинту добытой с таким трудом пресной воды. Самоуверенный болван, расточительный глупец, ты спутал действительность со своими мечтами!
Я стою под моросящим холодным дождем, не в силах оторвать взгляда от тающей за горизонтом тоненькой струйки дыма. Мне бы вовремя сообразить, что первое встречное судно вовсе не обязательно принесет мне избавление. Семейству Бэйли пришлось дожидаться восьмого. Неразумно делать ставку под банковский чек, который, вероятно,
Дугал Робертсон говорит, что не стоит возлагать надежды на встречные суда. «Спасение придет к вам как отрадная неожиданность… в процессе борьбы за выживание». Вот уж воистину типичная британская сдержанность! А мой стиль — это шумное многословие и пылающие страсти. Спустя же несколько минут костер моего ирландского темперамента совершенно угасает, и даже уголья его становятся так же холодны, как останки утонувшего фальшфейера, который, наверное, уже погрузился на целую милю в водную толщу.
19 февраля,
день пятнадцатый
ДУМАЮ, ЧТО БЫВАЕТ И ХУЖЕ. МОЖЕТ БЫТЬ, они все же видели меня и вызовут теперь по радио воздушную разведку? Щелкаю тумблером радиомаяка. Хотя я и сомневаюсь в прибытии самолета, но вполне вероятно, что нахожусь ближе к судовой трассе, чем мне представлялось. У меня еще хватает духу, чтобы насмешничать, хотя и не хочется улыбаться. Посмеиваясь над собой, я говорю: «Завтрак без чашечки кофе — какая неприятность!»
Подберет ли меня кто-нибудь, прежде чем я подвергнусь новому нападению акулы? Надежды, надежды. Но глядя реальности прямо в лицо, предвижу еще не одну схватку с этими хищниками океана. После утраты «Наполеона Соло» я все время стараюсь экономить энергию, но мысли, что бродят в моем мозгу, доводят меня до полного физического изнеможения. Я и сам понимаю, что со стороны мысли мои должны показаться страшно банальными, это те банальности, которых естественно ожидать от потерпевшего крушение. Тут и клятвы перед лицом Космоса в том, что я буду очень хорошим, если только выберусь живым из этой переделки. Здесь и неотступные мечты о разных напитках и яствах, и щемящее одиночество, и страх. Как бы я хотел оказаться хозяином положения, предаваться на досуге возвышенным размышлениям, геройски побеждать страх, не замечать страданий, сохранять ясность ума! Наверное, подобный героизм встречается только в романах. И если на этом плоту мне и дано было постижение истины, то она сводится лишь к тому, какую власть имеют лишения и страдания над человеческим умом. Нам хочется думать, что мы выше этого, что жизнью нашей правит наш собственный интеллект. Но здесь, где никакие условности цивилизации не затемняют сути вопроса, я начинаю догадываться, что интеллект зависит именно от инстинктов и что вся человеческая культура является результатом грубой животной реакции людей на условия жизни. Меня воспитывали в убеждении, что мне по плечу любые трудности и я могу все преодолеть, всего добиться. Я очень хочу верить, что это так, стараюсь верить.
Утром пятнадцатого дня, когда я поглощаю свой скудный завтрак, сражение с дорадами возобновляется. Своими мощными челюстями они стараются цапнуть меня сквозь днище то за руку, то за ногу. Забираюсь с ногами на пенопластовый матрас, и понемногу они от меня отстают. А когда дневной свет затапливает небосвод, они устремляются прочь на охоту, то и дело возвращаясь, чтобы объединиться в команду, а заодно и боднуть мой плот. В отдалении из воды выскакивают летучие рыбки. Паря над волнами, они могут пролетать около ста ярдов и даже больше, петляя так и этак, накреняя на виражах крылышки и трепеща хвостиками, словно маленькими пропеллерами. Летучие рыбы — излюбленное лакомство дорад, и, преследуя свою жертву, они тоже выпрыгивают из воды; но иногда они стремительным и изящным прыжком описывают над волнами высокую дугу просто забавы ради. На закате все они опять сплываются ко мне, будто мой плот назначен у них местом свидания всей стаи.
То и дело я оказываюсь перед необходимостью принимать трудные решения. Каждый раз, принимаясь за рыбалку, я рискую повредить подводное ружье или плот. Если это случится, то вся надежда, что помощь подоспеет немедленно, иначе я, скорее всего,
Сражаясь с нападающими дорадами, я загарпунил десять штук. В моей мясной лавке еще висят остатки мяса первой рыбы. Убивать же их без нужды мне совсем не хочется, поэтому надо их как-то проучить, чтобы неповадно было ко мне приставать. Обычно они осаждают меня на заре и в сумерках. Загарпунив двух дорад, я вытаскиваю их. Пока я держу их на вытянутой руке, подальше от резинового борта, наши взгляды встречаются. В отчаянии я ору на них: «Ну что, глупые рыбы, допрыгались?» Рыбы бьются, пока им не удается освободиться, заплатив за это рваными ранами на спине и спинных плавниках. Однако и это их не отвадило. Вскоре они возвращаются. В одном из балластных карманов прощупывается небольшой разрыв, и я опасаюсь, что дорады не отстанут от меня до тех пор, пока не погубят мой плот и меня вместе с ним. Стараюсь убедить себя, что их настойчивость носит более прагматический характер и их интересую не я, а моя колония морских уточек.
Своим прозвищем — «гусиная шейка» — эти мелкие животные обязаны длинной и крепкой ножке, с помощью которой они прикрепляются к днищу корабля и на которой, как бы вниз головой, висит их неуклюжее черное тельце. Взрослые уточки носят на себе броню из ярко-белых с желтой каемочкой створчатых раковин, на стыках напоминающих складную игру-головоломку. Обосновавшиеся на моем плоту детеныши еще не имеют таких раковин, а в длину не превышают трети дюйма. Однажды «Наполеону Соло» довелось идти одним и тем же галсом и с постоянным креном в течение двух недель кряду.
И хотя все эти дни яхта мчалась с хорошим ветром, на ее гладком борту выше защитного слоя необрастающей краски укоренилась целая ферма морских уточек.
Любой плавающий в море предмет — это остров. Все, что погружено в воду, обрастает водорослями. Среди водорослей находят приют и пищу мельчайшие животные и растения, которые привлекают мелких рыбешек, а те в свою очередь — более крупных, в том числе и акул, и птиц. После того как мы с Крисом покинули Азорские острова, нам встретился плавающий в море пенополистироловый куб со стороной в восемь дюймов, под которым уютно устроилась 14-дюймовая рыба. Мы подняли ее дом, и она в полной растерянности засновала в воде беспокойными кругами. Нам попадались среди океана обрывки лесок и поплавки, упущенные кем-то несколько месяцев назад; на каждом дюйме их поверхности сидела добрая гроздь морских уточек длиной примерно два дюйма, а вокруг кишели крабы, рыбы, черви и креветки. Однажды мне попался влекомый струями Гольфстрима пук водорослей, в котором приютилась целая компания рифовых рыбок, удалившихся вместе с ним более чем на тысячу миль от привычных мест своего обитания. По сравнению с ним мой плот — это уже большой остров.
Наблюдения за развитием местных экосистем действуют на меня весьма ободряюще. Мясо, особенно ломтики подсушенной дорады, исключительно богато протеином, но почти все витамины содержатся только в фотосинтезирующих организмах. Поэтому, употребляя в пищу растения и питающихся ими животных, таких, как морские уточки и спинороги, можно получить больше витаминов, чем из мяса плотоядной дорады. Внутренности животных относительно богаче витаминами, чем мясо, потому что там происходит переработка питательных веществ, угодивших в их желудок. Как показали эксперименты, при полном отсутствии витамина С у человека цинга не развивается в течение сорока дней, но недостаток других витаминов чреват массой всяческих заболеваний и органических нарушений. Я надеюсь, что уточки, спинороги и внутренности рыб обеспечат мне достаточное количество витаминов. Линь, с помощью которого привязана у меня за кормой сигнальная вешка, сплетен из крученых прядей, отчего по всей своей длине он покрыт спиральными канавками — для морских уточек это прекрасный насест. Но за все хорошее приходится расплачиваться. Разрастающаяся колония этих рачков снабжает меня пищей, но замедляет мой ход, а на конце тянущейся от нее пищевой цепи обязательно рано или поздно появится и акула.