В двух километрах от Счастья

Зверев Илья Юльевич

Мечты… Какие у него были в жизни мечты? В тридцатом году, когда было голодно, он мечтал сделаться пекарем. Чтоб в любую минуту под рукой был ржаной, духовитый, с царапающей корочкой…

До войны он мечтал еще разоблачить шпиона. Вот он идет ночью по улице — скорей всего по проспекту Красной конницы, последний квартал перед вокзалом — и вдруг слышит тихие звуки зуммера. Это шпион, занавесив окна, передает одной иностранной разведке сведения о дислокации наших войск. И тут Савелий действует дерзко, хладнокровно, но рискуя жизнью, и — «Ваша игра проиграна, полковник Ганс Швабке».

Какие еще были мечты? Ну, в войну, понятно… Он

страстно желал сделать для всех что-нибудь такое, настоящее, после чего можно было бы сказать, как в газете: «Каждый советский человек на моем месте поступил бы точно так же».

Лучшие люди сражались с фашистами. Можно сказать, все люди!

А его шесть месяцев вообще не брали: телеграф бронировал своих. Потом вырвался и сразу угодил на спецкурсы. Там дело было поставлено круто, очень гоняли на строевой, и он как-то разом усомнился в своих силах и притих.

Когда пришло время выпуска, Савелия оставили при курсах. Как радиоспециалиста.

— Кантуешься… — беззлобно сказал ему дружок Витя (его потом убили).

Фролов надраил сапоги и по всей форме явился к начальнику курсов. Но вместо рапорта заплакал.

— Я вас понимаю, — сказал начальник, тоже, видно, не очень военный человек. — Но напрасно вы недооцениваете задачу подготовки резервов для фронта.

Только в сорок четвертом он попал на фронт. И то неизвестно, можно ли это назвать фронтом. Он, вообще-то говоря, считает, что нельзя. Опять подгадила квалификация: он был слишком хорошим радистом, чтобы попасть в часть. И вот взяли в штаб фронта. Всего пять раз был под артобстрелом да еще сколько-то бомбежек. А настоящая война — котлы, броски, бои с тяжелыми потерями — все это доходило до него только через наушники (которые случалось не снимать по шестнадцати часов в сутки).

В сорок пятом году получил звездочку на погоны и медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне». Кажется, на ее закрутке тоже не было номера.

В сорок шестом году, когда он ухаживал за Марксиной, он мечтал чем-нибудь удивить ее. Вот, скажем, подойти к турнику и вдруг покрутить «солнце», не хуже чемпиона округа сержанта Савинского. Или вдруг остановить на улице американского матроса и заговорить с ним на прекрасном английском языке. «А я не знала, что вы так свободно владеете иностранными языками!» — воскликнула бы Марксина. А он бы сказал: «Пустяки». Или, на худой конец, прийти бы на танцплощадку и вдруг легко закружить ее «в вихре пенного вальса», чтоб остальные перестали танцевать и смотрели на них: что за чудная пара!

Но он был немного мешковат для гимнаста, не знал никаких языков, а «в вихре пенного вальса» кружился только раз в жизни, но, возможно, это был вовсе не вальс, а фокстрот — он не помнит, был сильно пьян. Впоследствии и эти мечты отпали, так как Марксина и без того вышла за него замуж…

Долго бродил Савелий в эту редкую здесь безветренную и бестуманную ночь. Но ничего возвышенного так и не смог вспомнить и расстроенный пришел домой. Марксина еще не спала, ждала его. «Нет, — подумал он, — что-то все-таки во мне есть, раз такая женщина, как Марксина…» Но не позволил себе додумать… Чего уж там, ничего в нем нет.

Жена майора Щукина Леля, окончившая искусствоведческий факультет, называла брак Фролова с Марксиной красивым словом «мезальянс». Савелий смотрел в словаре: «…мезальянс значит неравный брак». Леля имела в виду не возраст (у них разница всего пять лет и три месяца). Савелий прекрасно понимал,

что она имела в виду, и вполне был с нею согласен. Конечно же это удивительное чудо, что Марксина согласилась выйти за него замуж…

Многие находили Марксину интересной, но он знал, что на самом деле она красавица. Большая, полная, смуглокожая, с горячими цыганскими глазами, она ходила по земле как самая главная. И все это чувствовали, даже сам полковник Онипко. И все уважали ее.

Притом Марксина очень культурная женщина. Она читала больше всех в городке. Она, например, свободно дочитала до конца роман «Большой Мольн» из французской жизни, который Савелий «на характер» пытался одолеть и не смог. Невозможно поверить, что Марксина окончила только десять классов. Правда, у нее была очень культурная семья. Дядя со стороны матери — заслуженный артист республики Пивоваров.

И сама она могла бы многое сделать в области искусства. Да вот пошла замуж за Савелия и живет на Курилах. Ах, надо было вам послушать, как она художественно читала на окружном смотре стихотворение Маяковского «Блэк энд уайт». Особенно это место: «А если любите кофе с сахаром, то сахар извольте делать сами!» Она бросала эти пламенные и гневные слова в лицо белым колонизаторам. И весь зал аплодировал.

На смотре ей присудили первую премию — радиоприемник «Родина». Это такой батарейный приемник для сельской местности. Очень плохой. Фролов, как радист, при других обстоятельствах презирал бы подобную бандуру. Но это ж премия. И «Родина» стояла на главном месте — в спальне, под картиной «Охотники на привале».

Марксина всегда ставила на приемник свой медицинский чемоданчик. Она ведь работала. В медпункте. Сестрой. Другие офицерские жены сидели дома. Даже Леля со своим искусствоведением (один раз, правда, она читала лекцию на тему «В человеке все должно быть прекрасно»), А Марксина работала. Она вообще-то по специальности химик-лаборант. Но тут переучилась на медсестру, чтоб не сидеть дома, не терять своего лица.

И при всех своих громадных достоинствах она его почему-то любит, считает главой семьи и всегда с ним советуется: «Мы вот так-то и так-то сделаем. Правильно, Сава?» И он говорит: «Правильно».

А тут потерял Савелий равновесие духа. Марксина к нему и так и эдак, никак не может добиться: в чем дело? А внешне жизнь текла по-прежнему: напряженная и по-своему красивая служба, клуб, где показывали кино и плясали заезжие ансамбли, прогулки с ребятами, когда вдруг случалась хорошая погода. Только одна новость: половину офицеров перевели в другие места, более легкие.

Юре Мартыщенко, как всегда, повезло, и он попал для дальнейшего прохождения службы на юг. Оттуда вдруг прибыл по почте без всякого конверта твердый, шершавый зеленый лист с закрученным хвостиком.

— Магнолия, — сказала Марксина. — Какая прелесть!

Прямо на этом листе был написан адрес, тут же была наклеена марка и оттиснуты штемпеля.

— Юг, — сказала Марксина и зажмурилась.

Потом пришло настоящее письмо С. П. Фролову (лично). В нем сообщалось, что живется подходяще и во всем порядочек полный. Город хороший, и, кроме того, много отдыхающих интересных женщин из Москвы и Ленинграда. В него, Юру, с ходу влюбилась одна отдыхающая из санатория Совета Министров. Она научный работник, кандидат исторических наук. И у нее возникло к нему очень сильное чувство. Вчера, например, она сказала: «Юра, ты бог!» А дальше в письме были стихи: