В двух шагах от рая
Шрифт:
еще хотите от десантуры? мы должны с парашютом прыгать,
мы – небесные существа, а нас загнали в пыль, нас сажают в
колонну и везут, как соляру на край света, по заставам, по
блокам разбросали, это же не наша работа, пусть соляра
этим занимается!..
Шарагин повернулся и взглянул на своих бойцов. Их запыленные лица ничего не выражали.
…дурни неотесанные…
советский солдат!.. он не дюже грамотный, не избалованный, он все
выдюжит, все стерпит, все вынесет, он сдохнет, он сгинет, но
никогда не сдастся! это вам не избалованные американские
мальчишки во Вьетнаме, которым пиво спецрейсами доставляли!
…наш солдат лучше всех! он надорвется, выстоит и дойдет, куда
будет приказано… и офицеры у нас – нижние чины особенно, до
майора, ну, иногда включительно, – жилистые, все вынесут, не люди,
сверхчеловеки… а дальше что? что потом? все время на подобном
героизме мы выезжаем, нельзя же так вечно… так не лучше ли
подумать сообща, в чем же ошибка?..
…э-э-х! горы кругом, красота! не будь этой войны, не будь этих
афганцев, как здорово бы здесь было!..
Природа Афганистана таила неведомые северному человеку красоты, и одновременно отпугивала не успевших освоиться непривычным рельефом своим.
Сложно порой было отвлеченно любоваться захватывающими видами. Не всегда и далеко не каждому удавалось отделить снежные вершины, и медно-бархатные горные склоны, тонущие в зелени виноградников равнины, покрытые ядовито-красными маками, будто ковром изысканной работы, от образа коварного моджахеда, злодея из восточных сказок, разбойника с ножом.
Образ моджахеда рождал чувство опасности; чувство опасности перерастало в страх, а страх вызывал ненависть и нелюбовь к горам; любоваться чужой природой можно было только пересилив в себе этот страх.
Долгие годы ушли на то, чтобы зацепиться, вписаться, понять природу здешнюю, полюбить ее, научиться не бояться.
…туманность Андромеды, Млечный путь, Солярис… мы – пришельцы
из другой галактики, космонавты хреновы… как мы сюдя попали?..
свалили в кучу бронетехнику… разворотили афганский муравейник…
И если природа все же поддавалась, раскрывалась, делалась понятной, пусть нехотя и медленно шел этот процесс, то сами афганцы остались навсегда загадкой.
…зачем мы здесь? что у нас может быть общего с дикой, отсталой
страной? какое
здесь надо было сделать заповедник… каменный век…
Афганцев следовало держать на безопасном расстоянии, это и дураку понятно. Завернутая в чуждую молитву, жизнь афганцев текла своим чередом, в далеком четырнадцатом веке по мусульманскому календарю, за глухими дувалами, по перенятому от отцов и дедов распорядку. Впрочем, дистанция между шурави и афганцами изначально измерялась долгими столетиями. Иногда бывало, что расстояние сужалось до прилавка дукана. Но и в этом случае не дано было сблизиться до полного понимания. Съедаемые недоверием, предосторожностями, советские скорей-скорей ретировались, подкупив на бегу нехитрые обновки. Чаще же всего расстояние меж афганцами и советскими отмерялось автоматной очередью.
И от того, что не понимали и не хотели понимать афганцев, что угадывали подспудно недолговечность и никчемность войны, силиться полюбить страну эту и народ ее не спешили. И потому, наверное, всякий афганец, будь то моджахед, мерно шагающий крестьянин в поле, машущий из автобуса расплывшийся в улыбке водитель, босоногий немытый бача на улице, только-только призванный в национальную армию солдатик в мешковидной форме – сорбоз, – вроде бы, казалось, первый союзник советских или непосредственные лидеры Апрельской революции, власть которых танками подпирал «ограниченный контингент», – все они выходили «духами», то есть душманами, то есть врагами, и верить в таком случае оставалось только себе самому, и надеяться только на себя, да на такого же, как ты сам, шурави – советского; и чувство покоя, безопасности, спускалось на человека только в гарнизоне, охваченном по периметру колючей проволокой, ощетинившимся танковыми пушками и пулеметами; как островки в океане, одинокие, оторванные от материка, разбросала судьба по всему Афганистану советские части.
…«горы, пыль и гепатит – бесплатное приложение к
интернациональному долгу» – ворчал по обыкновению своему
капитан Моргульцев… а те лысые горы впереди вроде бы
притихли, ожидают добычу… нас… а нам еще ползти и
ползти к подошве тех гор… мы едем, а они стоят, мы будем
воевать, мы все сдохнем здесь, а горы будут продолжать так
же вот непоколебимо и невозмутимо стоять, они будто вовсе
и не замечают наши мучения, наши радости, мы чужды им,
наши страдания, наши последние секунды жизни…
что мы все по сравнению с ними?… мелкие ничтожные
насекомые…
Вдоль дороги, метрах в десяти от обочины, лежал мусор войны – подбитая духами в разное время советская техника. Шарагин, пока они ехали мимо, больше километра, думал о доме, о жене и дочери, и одновременно о тех, кто когда-то принял здесь последний бой: