В глубине Великого Кристалла. Том 1
Шрифт:
И вдруг с плачущим, чисто цыганским вскриком, со взмахом отброшенных волос:
…А за что во все века мальчишек - Топорами, пулями, напалмом?!Мальчик вздрогнул и соскочил на палубу. И услышал уже из-за голов:
ТонкийТихо стало, и в плеске забортной воды, в бледнеющем оранжевом свете Уголичи-Северские медленно проплывали мимо «Кобурга», который к этой пристани почему-то не причаливал…
Мальчик постоял еще на корме. Песен больше не было. Да и слушать другие после этой, про Углич, не хотелось. Он ушел на середину парохода, сел на скамейку из крашеных реек, у стенки с каютными окнами. Здесь палуба была совсем узкая — от скамьи до бортового поручня не больше метра.
Прошел пассажирский помощник капитана. Мальчик подтянул ноги, поставил пятки на скамью. Помощник сказал равнодушно:
— Один, значит, едешь? Гляди не балуйся.
Мальчик обнял колени, ткнулся в них подбородком.
За высоким кожухом вертелось и расталкивало воду гребное колесо. Сквозь этот шум слышен был миролюбивый звон комаров.
Вверху на мостике сказали:
— Иван, флаг сыми, видишь, солнце ушло.
Оранжевый свет угас, небо стало зеленоватым. Мальчик знал, что потемнеет оно не скоро. Время белых ночей давно кончилось, но до осеннего равноденствия было еще далеко, и над здешним речным и лесным краем подолгу стояли белесые сумерки.
Появился на палубе Пассажир. Присел на край скамьи. Помолчал. Сказал неловко, но бодро:
— Да, голубчик, ты меня прямо воскресил.
— Вот и хорошо, — вздохнул мальчик. Не обернулся, смотрел, как наплывает высокий и почти черный мыс.
Это был крутой полукруглый холм. Лесистый, сумрачный. С обрывистым выступом над водой. Выступ напоминал забрало рыцарского, колючим гребешком украшенного шлема. Кромка «забрала» была без леса — ломаный гранитный край с редкими деревцами. От него до воды — метров сто, наверно.
И вот эта махина двигалась на пароход. Видимо, фарватер проходил недалеко от обрыва. Там ярко горела красная капля бакена, отражалась дрожащей стрункой.
Пассажир спросил:
— Спать не собираешься?
— Рано еще. Да и днем выспался.
— Это верно. Я тоже подремал… Все как и должно быть.
— Что «должно быть»? — отозвался мальчик. Без особого, впрочем, любопытства.
— Это я так… Извини, я хочу спросить… Допускаю, что выгляжу назойливым, но все-таки… Мне кажется, что тебя что-то беспокоит. Грызет, как иногда выражаются… Не могу ли я помочь?
Мальчик не удивился. Сказал, все так же глядя на мыс:
— Но меня ничего не грызет… Думаете, будто я боюсь, что дома попадет? Ничуть.
— Нет, я не про это… А может быть, тебе просто зябко? Возьми мою куртку.
— Не… мне тепло. Если надо, у меня безрукавка в сумке есть… Из козьей шерсти, домашняя вязка.
— А, это хорошо… Мама, наверно, вязала?
— Нет, не мама… Смотрите, там кто-то стоит!
Мыс придвинулся почти вплотную, обрыв нависал над пароходом. Кромка «рыцарского забрала» открыла за собой лесистую вершину холма. Черный неровный край рисовался на светлом небе, над ним висела голубая несмелая звездочка. А левее звездочки виден был неподвижный силуэт. Маленькая тонкая фигурка со склоненной головой и опущенными руками.
Конечно, ничего особенного в этом не было. Мало ли туристов на здешних берегах. Какой-нибудь пацаненок улизнул из палатки и глядит с высоты на окрестности…
Но беспричинная тревога толкнула мальчика — так же, как во время песни об Угличе. Он крепче обхватил колени и прижался теменем к дрожащей стенке каютной рубки.
— Стоит… — с непонятной интонацией отозвался Пассажир. Он тоже смотрел, запрокинув лицо. — Стоит. Да…
Звездочка прошла за плечами мальчишки на обрыве. Силуэт шевельнулся. В это время заскрипели доски расшатанной палубы. С носа шла, переваливаясь, буфетчица. Пассажир подвинул ноги под скамью, а сам все смотрел вверх. Буфетчица прошла, и от ее передника пахло макаронным гарниром. Мальчик придержал дыхание. В эту секунду на досках звякнуло. Денежка! Светлое небо отразилось в белом кружочке. Пассажир быстро повернулся к мальчику. Тот сбросил со скамейки ноги, нагнулся.
Однако проворнее всех оказалась буфетчица. Неожиданно легко обернулась, присела, накрыла монетку ладонью.
— Это моя!
— Почему вы решили, что ваша? — с непонятной злостью сказал Пассажир.
— А чья еще? — Буфетчица сжала находку в кулаке, встала. — Карман-то дырявый на фартуке, всю мелочь растрясла. Ох ты, пропади оно все пропадом… — И пошла прочь походкой вороватой утки.
— Вот ведь с… сытая жадюга, — с болезненной досадой произнес Пассажир.
Мальчик отвернулся. Всегда неловко, если в симпатичном человеке открывает ся неприятная черта. Пассажир, кажется, смутился. Закашлял.
— Наверно, она правда из кармана денежку выронила, — сказал мальчик.
— Да нет. Это не ее… — вздохнул Пассажир.
— Ваша?
— Да нет… — Он опять сумрачно вздохнул. — Скорее твоя…
— А! Может быть… — Мальчик встал, подергал шорты, в кармане забрякало. — Я сегодня три рубля разменял, сплошь пятнадчиками. Наверно, один выскочил. Ладно, не разорюсь!
— В буфете разменял? — поинтересовался Пассажир.
— Ага.
— А завтра туда пойдешь?
— Не… Там противно. Как-нибудь дотерплю, утром моя пристань. А оттуда до дома полчаса на автобусе.
— Утром ты едва ли доберешься, — ворчливо сказал Пассажир. — Машина еле дышит, я в этом деле понимаю… Боюсь, что ночью мы застрянем с ремонтом.
— Это плохо, — обеспокоенно сказал мальчик.
— Так что без буфета нам, голубчик, не обойтись.