В горной Индии
Шрифт:
Любопытно, что человек, слепо любящий или ненавидящий, готов на всевозможные безумства, лишь бы удовлетворить своё чувство; что он решается на такие вещи, на которые никогда бы не пошёл ни ради денег, ни ради честолюбия. Пак на другой день отправился к Чертону, когда Чертона не было дома, оставил карточку и украл «бизару» с её места под часами на камине. Украл вполне соответственно своей воровской натуре. Через два-три дня вся Симла, как электрической искрой, была потрясена известием, что мисс Холлис приняла предложение. Предложение этой сморщенной крысы — Пака. Надо ли вам ещё более явное доказательство того, что «бизара из Пури» оказала
В жизни каждого человека бывают случаи, когда его можно оправдать в том, что он вмешивается в жизнь другого, разыгрывая роль провидения.
Сведущий человек чувствовал, что у него есть оправдание, но полагать и действовать на основании предположения — вещи совершенно различные. Но вид Пака, торжественно выступавшего рядом с мисс Холлис, и изумление Чертона заставили сведущего человека решиться. Он рассказал все Чертону, но Чертон только засмеялся, совершенно отказываясь верить, что люди, состоящие на государственной службе, могли украсть, хотя бы даже какую-нибудь мелочь. Но изумительное согласие мисс Холлис на предложение замухрышки Пака побудило его принять некоторые меры по раскрытию кражи.
Он уверял, что желает только знать, куда мог деваться его ящичек, украшенный рубинами. Нельзя же прямо обвинить человека, состоящего на государственной службе, в краже, а если вы вторгнитесь в его комнату, то сами станете вором. Однако Чертон, подстрекаемый сведущим человеком, решился на такой шаг.
Если он не найдёт ничего в комнате Пака, то… но неприятно и подумать, что могло бы произойти в таком случае.
Пак отправился на танцевальный вечер в Бенмор и протанцевал пятнадцать вальсов из двадцати двух с мисс Холлис. Чертон со сведущим человеком, захватив все ключи, какие только могли собрать, отправились в комнату Пака в гостинице, уверенные, что слуг не будет дома. Пак был скупец. У него даже не было порядочного ящика для бумаг, он их хранил в простой коробке, подделке под местные изделия, которую вы купите где угодно за десять рупий. Её можно было отпереть каким угодно ключом, и в ней на дне, под страховым полисом Пака, оказалась «бизара».
Чертон выругал Пака, положил ящичек к себе в карман и отправился вместе со сведущим человеком на танцевальный вечер. Он попал как раз к ужину и прочёл в глазах мисс Холлис начало конца. После ужина с ней сделался истерический припадок, и её увезла домой мамаша.
Танцуя с проклятой «бизарой» в кармане, Чертон растянул ногу и, ворча, вынужден был уехать домой. Однако этот случай ещё не заставил его поверить в «бизару». Он отправился к Паку, прямо в лицо обругал его разными словами, из которых «вор» было самое мягкое. Пак выслушал оскорбления с нервным смехом человека, которому ни храбрость, ни физическая сила не позволяют обидеться, и пошёл своей дорогой. Публичного скандала не произошло.
Неделю спустя Пак получил окончательную отставку мисс Холлис. Она сказала, что ошиблась в своих чувствах. Таким образом, ему пришлось уехать в Мадрас, где он не может принести большого вреда, даже если дослужится до полковника.
Чертон просил сведущего человека принять от него «бизару из Пури» в подарок.
Сведущий человек принял её и отправился прямо на извозчичью биржу, нашёл извозчичью лошадь с хомутом из голубых бус, спрятал «бизару» под него, привязав шнурком от башмаков, и возблагодарил небо, что избавился от опасности.
Мне теперь
Вы скажете, что вся эта история выдумана. Прекрасно. Если вам когда-нибудь попадётся маленький серебряный ящичек с рубинами величиной в седьмую часть дюйма, а шириной в три четверти дюйма, с маленькой деревянной рыбкой, завёрнутой в парчу, то сохраните его. Берегите его три года, и тогда сами на себе испытаете, правда или выдумка мой рассказ.
ИСТОРИЯ МУХАММАД-ДИНА
Мяч для игры в поло был истёртый, исцарапанный, облупленный. Он лежал на полочке у камина, среди чубуков, которые чистил Имам-Дин, кхитмагар.
— Нужен этот мяч рождённому небом? — почтительно спросил Имам-Дин.
«Рождённый небом» не придавал мячу особенного значения, но на что кхитмагару мяч для игры в поло?
— С позволения вашей милости, у меня есть сынок. Он видел этот мяч, и ему хотелось бы поиграть с ним. Я прошу не для себя.
Никому и в голову не пришло бы заподозрить Имам-Дина в желании поиграть мячом. Он вынес истрёпанную игрушку на веранду, и затем послышался радостный визг, топанье маленьких ножек и подпрыгивание мяча на дорожке. Очевидно, «сынок» ждал за дверью, чтобы поскорее заполучить сокровище. Но каким образом он мог увидеть этот мяч?
На следующий день, вернувшись из конторы на полчаса раньше, я увидел в столовой маленькую фигурку — худенькую неуклюжую, в смешной рубашонке, доходившей до половины раздутого живота. Фигурка двигалась по комнате, засунув большой палец в рот и мурлыча что-то, рассматривая картины. Без сомнения, это был «сынок».
Конечно, ему нечего было делать у меня в комнате, но он так погрузился в созерцание своих открытий, что даже не заметил, как я вошёл. Когда я подошёл к нему, с ним чуть не сделался обморок от испуга. Вскрикнув, он присел на пол. Глаза раскрылись и рот последовал их примеру. Я знал, что будет дальше, и обратился в бегство, преследуемый протяжным воем без слез, долетевшим до помещения прислуги гораздо быстрее, чем когда-нибудь доходило какое-нибудь из моих приказаний.
Через десять секунд Имам-Дин был уже в столовой. Послышались отчаянные рыдания, и, когда я вернулся, Имам-Дин увещевал маленького грешника, употреблявшего рубашонку вместо носового платка.
— Мальчишка — будмаш, большой будмаш, — бранил Имам-Дин, — уж наверное попадёт в джаил-кхани за своё поведение.
Новый взрыв отчаянных криков со стороны грешника и вычурное извинение по моему адресу от Имам-Дина.
— Скажи мальчику, что сахиб не сердится, и уведи его.
Имам-Дин передал моё прощение преступнику, собравшему уже всю рубашонку вокруг ворота в один жгут и уже не кричавшему, но рыдавшему. Оба направились к двери.
— Зовут его Мухаммад-Дин, — пояснил Имам-Дин, будто имя имело какое-нибудь отношение к преступлению, — и он будмаш.
Видя, что непосредственная опасность миновала, Мухаммад-Дин повернулся на руках отца и сказал серьёзно:
— Верно, тахиб, меня зовут Мухаммад-Дин, только я не будмаш. Я мужчина.
С этого дня началось моё знакомство с Мухаммад-Дином. Он уже никогда не заходил в мою столовую, но на нейтральной территории сада мы здоровались очень церемонно, хотя весь наш разговор ограничивался приветствиями: «Талаам, тахиб» с его стороны и «Салаам, Мухаммад-Дин» — с моей.