В городе Ю. (Повести и рассказы)
Шрифт:
Глядя на разволновавшуюся мать, я решил хотя бы как-то уравновесить ее волнение вторым событием, случившимся в этот день,— показать ей напечатанную в газете мою статью, убедить ее, что я не такой уж пропащий человек, раз печатаюсь в газете, органе обкома!
Но газеты этой мы не получали — надо было шастать по ларькам, покупать экземпляры (да и для других некоторых родственников не мешало бы купить). Крикнув маме: «Сейчас!» — я выскочил на улицу.
Когда я лихорадочно скупал у киоскерш сразу по несколько экземпляров, я замечал, что они взирают на меня с ужасом, но как-то не думал в тот момент, что это из-за моей бритой головы. Второе происшествие заслонило первое, до последнего часа я сомневался — напечатают или нет? — и вот напечатали! Второе происшествие, радостное, заслонило первое,
Потерянный город
Где, спросите вы, расположен такой город? Да у меня под окном! Можно выйти и долго шататься по нему (слово «гулять» тут как-то не подходит), можно шляться хоть несколько лет — и не увидеть ничего, что бы хоть как-то порадовало глаз, чтобы можно было воскликнуть от души: «Вот здорово!» — или хотя бы: «Неплохо, неплохо!»
На протяжении десятков квадратных верст здесь нет ничего, что бы было связано с искусством или архитектурой (природа здесь также уничтожена). На протяжении десятков километров не имеется не только музея, но даже какой-нибудь выставки или галереи, в которой местный одичавший абориген, случайно забредший туда от дождя, мог бы с изумлением и непониманием спросить: «А это что?» — и услышать непонятный ответ: «Искусство».
Не только предметов искусства, но даже обычного кино, даже бани нет тут в пределах видимости. Единственный клуб на все пространство — винный магазин, и там и формируется жизнь. Может ли человек, родившийся художником, стать им среди этих ровных серых кубов? Уверен, что нет — его воспитает магазин!
Между тем во всех цивилизованных странах люди помнят свой город, столетиями неизменно ведется: вот здесь живут художники, здесь моряки… детям есть, кому подражать. У нас они видят лишь спекулянтов, столпившихся у Гостиного. Кто покоряет молодежь уверенностью, независимостью? Лишь иностранцы, выходящие из отелей. Идеал: стать иностранцем! Даже таблички на дверях исчезли — не стало имен и профессий, осталась толпа. Не знаю я, кто живет на моей лестнице, да и не хочется узнавать.
Почему, как раньше, не шагают ребята куда-то любознательной группой? Некуда им шагать!
Спотыкаясь, обливаясь от возбуждения потом, я шел, не глядя под ноги, спотыкаясь,— споткнулся и упал! Встав, потирая ушибленную ногу, автоматически складывая за пазуху помятую газету, я разглядел, что за препятствие (без каких-либо объяснений и извинений) воздвигнуто на проходе.
Ясно! Огромные цилиндры вара, обклеенные ободранной бумагой, запросто свалены, перекрывая тротуар. Чуть сбоку, на газоне, склеив и навсегда загубив несколько метров травы расплавленным и снова застывшим черным варом, стояла, как троянский конь, огромная ржавая чугунная печка с трубой. Так! Неподалеку была маленькая — тоже ржавая — лебедка, и от нее шел трос на крышу, за пределы видимости… Для чего эта полоса препятствий? Просто так? Задрав голову, я посмотрел на дом, увидел одну-единственную густо-черную вертикальную полосу. А, ясно — собирались замазывать варом щели между блоками, через них безумно тянет зимой… Но работа эта давно остановилась, техника заржавела — я вспомнил, что давно уже хожу, спотыкаясь, через черные эти цилиндры, в задумчивости не замечая их, не ставя задачи понять: зачем они? Препятствия в нашей жизни привычней, чем отсутствие их, мы уже не задумываемся — зачем, просто знаем: так надо и так будет всегда! И эта работа явно не движется — зачем кому-то за рублевку ползать по стене, когда, присоединясь к Бобу, он может стричь червонцы? Ясно…
Вдруг я увидел, что ко мне, сильно раскачиваясь, приближается абсолютно пьяный участковый Казачонок, одетый, правда, в штатское, с подрагивающей между пальцами незажженной папиросой. Во гуляет, орел, изумился я. Впрочем, не в форме, в выходной — имеет, наверное, право?
Казачонок, словно бы напоказ раскачиваясь, приблизился вплотную ко мне.
— П-парень, д-дай-ка закурить,— сбивчиво
— Извините… не курю! — резко отстраняясь, проговорил я, но в то же мгновение стальные пальцы сжали мне локоть, и я увидел перед собой жесткие и абсолютно трезвые глаза участкового.— Что такое? В чем дело? — проговорил я, пытаясь вырваться, но безуспешно.
— Ничего, парень, ничего,— ласково-успокоительно заговорил Казачонок.— Пойдем тут неподалеку, поговорим — и отпустим.
Что еще за бред? Я рванулся вперед, но Казачонок подставил мне ногу и свалил на асфальт, накрутив одновременно часть моей куртки на кулак. Глаза его яростно налились.
— Ну! — рывком поднимая меня, рявкнул он.
Вокруг собралась уже любопытная толпа. Среднее выражение глаз было почтительно-восхищенное: вот молодец Казачонок, и в выходные дни работает не покладая рук, пластает каких-то амбалов! Я выпрямился и, стараясь держаться с достоинством, пошел. Главное, понял я, чтоб не увидел никто из знакомых: увидят, зафиксируют тебя в беде — так будут воспринимать и дальше.
— Руку-то отпустите,— проговорил я.
— Все нормально… отлично! — прерывисто дыша, проговорил Казачонок, но не отпустил.
Мы вошли в опорный пункт общественного порядка… Впервые я увидел наш двор через решетку… Большой успех!
— Садись вот сюда… не волнуйся. Все будет путем,— сказал мне Казачонок, бросив при этом многозначительный взгляд дежурному в штатском.
Тот мгновенно подвинул телефон, набрал цифры.
— Егорыч? Здорово, это Федька! — стараясь представить все дурашливым трепом, заговорил дежурный.— Нам бы маленькую машинку, да… Да, прокатиться хотим…— И, видимо, поняв, что треп не подействует на абонента, кинув на меня быстрый взгляд и прикрыв трубку рукой, переменил тон.— Да… Да… крупный лещ… прикидывается шлангом! По розыску, да… Ну, хоп!
Я вдруг сообразил, что крупный лещ — это я! Быстро повернувшись, разглядел себя в зеркале, увидел сияющую лысую голову… Понятно!
— Послушайте,— заговорил я,— полный же бред! Только что побрился… абсолютно случайно! Сами подумайте — будет беглый заново голову брить? На фига ему это! А я вот — только что! Смотрите… попробуйте! — Я провел ладошкой по гладкой коже.
— Ничего, спокойно… сейчас все будет в порядке! — успокаивающе (дождаться бы машины!) проговорил Казачонок.
— Но я же в этом доме живу… Неужели вы не помните меня?
— Да нет… таких не встречал,— с усмешкой сказал Казачонок дежурному, и они, довольные, засмеялись: черт его знает, а вдруг повезет, вдруг действительно попадется крупный «лещ»!
— Да честно — я в этом доме живу! — Я приподнялся.
В глазах Казачонка шевельнулось сомнение — вряд ли преступник будет ссылаться на э т о т дом.
— Телефон есть? — Казачонок подвинул аппарат.
Мама поднимает трубку… «Звонят из милиции». С ее сердцем такие пассажи ни к чему.
— Нет телефона…— пробормотал я.
— Ну, тогда сиди.— Казачонок снова с надеждой взглянул на партнера.
— Да нет, честно. Живу… вот видите — даже в газеты пишу… в сегодняшней вот моя статья! — Я вытащил мятую газету, протянул Казачонку.
Он недоверчиво взял.
— Которая тут твоя?
— Вот… «Потерянный город».— Я показал.
— Чем же это он потерянный?
Казачонок начал читать. Читал он долго, потом поднял на меня глаза… Вряд ли он после этого чтения проникся любовью ко мне: раньше за такую статью давали статью, а теперь распустили, говорил его взгляд. Он стоял, глядя на меня (машина, к счастью моему, все не ехала и не ехала), потом сделал шаг в сторону, открыл дверь в соседнюю комнату. Там Боб со своими опричниками, сидя вокруг стола, играли в коробок.
— Боренька! — проговорил Казачонок.
Боб лениво вышел сюда, за ним, оправляя модные одежки, надеясь хоть на какое-то развлечение, вышли остальные.
— Знаешь у нас… вот такого? — Казачонок кивнул на меня.
— Уж тут я как-нибудь каждого зайца знаю,— снисходительно произнес Боря.— Такого не встречал!
Неужели он не помнит меня? Сколько раз я проходил мимо него! Но, видимо, он запоминает лишь тех, кто представляет для него интерес.
— Говорит — в нашем доме живет… в газетах вот пишет.— Казачонок показал.