В исключительных обстоятельствах 1986(сборник)
Шрифт:
Советский генеральный консул в Харбине Кузнецов обратился с запросом к маньчжурским властям.
На запрос последовал письменный отрет:
“Нам ничего не известно о вынужденной посадке советского самолета на территории Маньчжоу-Го”
Как тут быть? Поди проверь: действительно ли маньчжуры в полном неведении или сознательно идут на заведомый обман?
И вот по заданию Центра в розыски загадочно исчезнувшего самолета включился Дракон.
Можно себе представить, каково сорвать завесу с тайны, действуя в одиночку в стране, где нельзя доверять
“Почтовый самолет, курсировавший между Хабаровском и Владивостоком, отклонился от трассы, и пилот вынужден был совершить посадку в районе станции Гаолинцзы”.
И вот уже не запрос, а требование:
“Настаиваю на незамедлительном освобождении Гусарова и Попова. Требую немедленно вернуть самолет, на борту которого находится свыше одиннадцати тысяч единиц почтовых отправлений”.
Факты, как известно, вещь упрямая, и маньчжурским властям пришлось подтвердить: да, советский самолет действительно задержан. Но за признанием следовала увертка: “О судьбе экипажа ничего не известно”.
И новая радиограмма от Дракона:
“Гусаров и Попов арестованы японскими военными властями. Они препровождены в Харбин и содержатся в тюрьме”.
Тайное стало явным Маньчжурским властям не оставалось ничего иного, как уведомить советское генеральное консульство:
“Маньчжурская сторона выражает готовность в любое время освободить советский почтовый самолет с летчиками и грузом”.
Вот о каком эпизоде из жизни Дракона напомнил своему молодому подчиненному человек с четырьмя шпалами па петлицах и с блестящими от недосыпания глазами.
В небе за окном металлическим диском висела полная луна.
“А над Харбином — солнце, — подумал начальник. — Солнце завтрашнего дня”.
А вслух он сказал:
— Пусть передадут в Харбин такую радиограмму. Записывай, Василий Макарович…
Беззвучно шевеля губами, комиссар партизанского отряда товарищ Хван еще раз перечел текст радиограммы.
— Что скажешь, комиссар? — нетерпеливо спросил товарищ Сун, командир отряда.
Товарищ Хван почесал переносицу.
— А что тут говорить? — вздохнул он. снова скользнув глазами по иероглифам. — Ясно, что поезда идут на Кейчен, а там рукой подать до Хасана. Тут не говорить, а действовать нужно.
— Это само собой, — рассмеялся командир. — Но что мы можем предпринять?
Комиссар зажег спичку и поднес ее к листку. Бумага вспыхнула.
— Может, заминировать путь, — сказал комиссар, когда от радиограммы осталась лишь щепоть черного пепла.
— Отпадает. Ты же знаешь не хуже меня, что японцы перед воинским эшелоном пускают товарняк с пустыми вагонами.
— Снять рельсы? — прикинул комиссар. — Только и это, пожалуй, мало что даст.
— На короткое время задержим бронепоезд, вот и все, что это нам даст.
— А трюк с семафором? Помнишь, как удачно получилось тогда, под Тайпилином?
— Пожалуй, ты прав, — согласился командир.
Они тщательно обсудили кандидатуру участников предстоящей операции и пришли к выводу, что руководство группой должен взять на себя лично командир.
Через полчаса товарищ Сун пригласил к себе Шэна Чжи, только накануне возвратившегося в отряд после десятидневной отлучки.
— Ты, помнится, говорил вчера, что из Сунфынхэ добирался через Муданьцзян и Ванцин?
— Так уж вышло, — мрачно сказал Шэн Чжи. — Воле Турьего Рога перейти границу не удалось. Перебрался через Мертвую падь, а в Санчагоу чуть было не попал в облаву…
— Что тебе бросилось в глаза на линии Муданьцзян–Ванцин?
— Значит, так. Движение на этой линии большое, особенно по ночам. Пассажирские поезда ходят по расписанию. Товарные — очень часто.
— Воинские эшелоны видел?
— Видел. В Сунфынхэ — на запасной пути, потом на перегоне Муданьцзян–Мулин попался эшелон с пулеметами на платформах.
— А между Myданьцзяном и Вацином?
— На этом перегоне воинских эшелонов не видел.
— Перед семафором, у въезда на станцию Ванцин, поезда останавливаются?
— Нет.
— Это плохо, — вздохнул командир. — А как охрана?
— Время от времени вдоль линии ходят патрули. Ну и на дрезинах…
— Скрытно подобраться к семафору можно, как ты считаешь?
— Трудно, но можно. Ночью можно и на станцию проникнуть. Я сам пробирался. Как-то раз я именно в Ванцине забрался на тормозную площадку и доехал почти до самого Муданьцзяна.
— Ты что? С ума сошел?
— Нет. В пассажирских поездах проверяют документы, поэтому ездить в товарняке безопаснее…
Командир покачал головой.
— Не знаю, не знаю… — с жестким нотками в голосе проронил он. — Когда затеряешься между пассажирами в общем вагоне, это, на мой взгляд, все-таки безопаснее.
Шэн не стал возражать командиру. Шэн ждал, когда командир произнесет то главное, ради чего он затеял весь этот разговор.
И наконец Шэн услышал:
— Нам необходимо незаметно подобраться к семафору, которым на подъезде к Вапцину со стороны Myданьцзяна. Возьмешься провести группу?
— Отчего же не взяться? Возьмусь!
Когда Шэн Чжи вышел от командира, вид у неба был невеселый. Оно посерело от сплошной облачности. Вдали широкой темно-синей полосой бесшумно низвергался дождь.
“Дождь… Это хорошо, что дождь…” — подумал Шэн Чжи.
Неподалеку от железнодорожной насыпи сиротливо ржавел вросший в землю остов перевернутого думпкара. Шэн Чжи осторожно подполз к нему и раздвинул бурьян. Вдали белела высокая мачта семафора.
Быстро смеркалось, но до полных сумерек было еще не менее часа. Шэн Чжи с минуту оглядывал местность вдоль железнодорожного полотна, потом — то ползком, то короткими перебежками — двинулся в обратную дорогу: через заросли гаоляна к глубокой лощине, зажатой между двумя сопками, густо покрытыми мелким коричневым дубняком. Там его ждал товарищ Сун, а с ним — еще двое партизан.