В исключительных обстоятельствах 1986(сборник)
Шрифт:
— Садись сюда, Борис Владимирович!
Кто-то узнал все же. Наверное, тот, в кожаной куртке.
Понедельник. 02 часа
На какой-то станции группу пересаживают из грузовиков в вагоны.
Один вагон всего понадобился. Забили до отказа. Закрыли наглухо. Кто сел на солому, кто лег, кто прислонился к стене.
— Курить нельзя!
Сосед Пояркова выругался:
— Сволочи! Не могли устроить получше.
Теперь можно ругаться: японцы далеко, смерть близко. Комуцубары нет. Нет никого, кто должен заслонить
Понедельник. Утро
Светает. Или так кажется. Небо будто заголубело.
Время неизвестно. Часы стоят. Или Поярков забыл завести их, или неловким движением сбил маятник.
— Из вагона! Быстро!
Японцы буквально стаскивают людей вниз. Строят вдоль насыпи. Пересчитывают:
— Первый… Второй… Третий… Поярков услышал свой номер. *
— Тридцать четыре! Втиснулся в строй.
Стал приглядываться к японцам: нет ли среди них Комуцубары?
Все маленькие, щупленькие. Не похожи!
— Бегом!
Все еще утро
Берег Амура. Но не Сахалян. Восточнее или западнее, не поймешь. Наверное, восточнее.
На воде — канонерская лодка. В рассветном тумане синими линиями вырисовывается ее строгий корпус.
Всю группу сажают в лодки.
Ветер пробирает до костей. Знобкий, северный, но пахучий. Поярков жадно дышит, подставляет лицо струям.
Рядом, совсем рядом дом. На том берегу. Внутри замирает все от какого-то радостного и тревожного ожидания.
Рядом. А ведь можно и не доплыть.
Поднялись на борт. Всех — в трюм. Одного Пояркова оставляют наверху.
— Сунгариец!
Впервые за восемнадцать часов он слышит свое имя. Оглядывается. Вот он, Комуцубара, стройный, подтянутый, суровый. В форме со знаками отличия полковника. Наконец-то! Они отходят в сторону, за рубку
— Вот ваши документы, — говорит Комуцубара. — Теперь уже осталось недолго.
Поярков выражает недовольство:
— Выбрасывать с группой рискованно. Просто нелепо.
Комуцубара разводит руками:
— Все переменилось в последний момент. На той стороне стало известно о нашей операции и ориентировочные сроки выброски — пятница, суббота. Пришлось избрать понедельник. Тяжелый день для них. И легкий для нас. Думаю, что легкий. Когда не ждут, входить всегда проще.
— Но группа наведет на меня огонь пограничников.
— Она наведет его на себя, уж если такое случится. Вы окажетесь в мертвой зоне.
Комуцубара перешел на шепот:
— Вас никто не узнал?
Поярков вспомнил о человеке в кожаной куртке.
— Нет.
— И теперь уже не узнают… До выброски вы будете находиться в изолированном помещении. Есть у вас какие-нибудь претензии ко мне или японскому командованию?
— Только сожаление. С группой идти опасно.
— Принимаю. Но изменить уже ничего нельзя… Ни пуха ни пера, как говорят там. — Комуцубара пожал руку Пояркову и спустился по трапу в лодку.
Утро. День. Вечер
Время не фиксировалось. Его просто нельзя
Поярков находился в каморке под палубой, громко названной полковником изолированным помещением. Ни иллюминатора, ни других отверстий, способных пропустить солнечный свет! Но он знал, что уже не утро и не полдень. Завтрак и обед подавали. Что-то близкое к вечеру или вечер. Канонерка шла не останавливаясь. Шла обычной скоростью и ушла, надо полагать, далеко. Миновали Благовещенск. Многое миновали…
Высадка ночью. В другое время это и не делается. Диверсант, как сыч, охотится под надежным покровом темноты. А на канонерке — диверсанты.
Чем ближе ночь, тем сильнее волнение. Уже не тревога, а страх вселяется в Пояркова. Не просто, оказывается, ступать на родную землю в обличье врага. Все внутри холодеет.
Он не мог лежать. Сидеть не мог. Покой невыносим! Только двигаться. Два шага к двери, два шага от двери. И так без конца…
Потом он упал на койку лицом вниз и замер. Внутри боль, одна боль.
— Тридцать четвертый, наверх!
Ночь
На палубе было тихо. Темно и тихо. Канонерка стояла метрах в ста от берега, который не был виден, а только угадывался. Оттуда летел ветер, пахнувший близким лесом и осенью. Землей пахнувший. И еще чем-то знакомым и ласковым.
Поярков влез по трапу в лодку. Она качалась на волне, тыкалась носом в железный борт, не хотела принимать пассажира. Он все же сел. Запахнул поплотнее куртку, надвинул на глаза шапку. Сжался весь.
Сверху крикнули:
— Пошел!
Лодка оторвалась от борта и поплыла…
Это одна из частей романа - разоблачения "В ШЕСТЬ ТРИДЦАТЬ ПО ТОКИЙСКОМУ ВРЕМЕНИ".
Жестокость
Павел Нилин
П.Ф.Нилин (1908–1981) известный советский писатель, лауреат Государственной премии СССР. Не затихает живой читательский интерес к повестям «Жестокость» и «Испытательный срок» о молодых сотрудниках уголовного розыска в первые годы Советской власти. Из рассказа в рассказ движется постоянный герой писателя Нилина; человек труда, человек из народа.
В повести «Жестокость» человеколюбивый принцип молодого уполномоченного Веньки Малышева сталкивается со стеной жестокости, железной уверенностью его коллег в том, что именно непримиримостью и беспощадностью к врагу доказывается преданность новой власти.
1
Мне запомнился Узелков именно таким, каким увидели мы его впервые у нас в дежурке.
Маленький, щуплый, в серой заячьей папахе, в пестрой собачьей дохе, с брезентовым портфелем под мышкой, он неожиданно пришел к нам в уголовный розыск в середине дня, предъявил удостоверение собственного корреспондента губернской газеты и не попросил, а, похоже, потребовал интересных сведений. Он так и сказал – интересных.
Происшествия, предложенные его вниманию, не понравились ему.