В исключительных обстоятельствах 1986(сборник)
Шрифт:
Было начало. Ясное, логичное, характерное для японцев Большое вступление, короткая завязка и торопливое движение к цели. Все грубое, прямолинейное. И вдруг — обрыв!
«Узнали что-то дискредитирующее меня? Отказались от плана? Переменили тактику?»
Первое — опасно. Черт знает какую информацию получили японцы!
Второе — неприятно. Игра началась хорошо и была многообещающей. Для него, во всяком случае. Он рассчитывал на смелый ход.
Третье — любопытно. Изменение тактики — это что-то новое в работе
Второе и третье — приемлемо. Второе, правда, разочаровывало, но что поделаешь, не он диктует направление деятельности штаба Квантунской армии. Третье давало возможность попробовать себя, напрячь силы, вступить в поединок. Победить, возможно.
Первое ни с какой стороны не устраивало. Оно пугало, сковывало, заставляло переходить к обороне. Отступать даже. А когда отступаешь хоть на шаг, на два, не знаешь, что ждет тебя. Ровная дорога или рытвины и ямы. Того и гляди, оступишься…
Пояркову казалось, что за ним следят. От самой Цицикарской кто-то идет следом, фиксирует каждое его движение. Фын идет. Именно он должен стать тенью Пояркова.
У мастерской Поярков не выдержал и оглянулся. Никого сзади не было. То есть были люди, но лысой головы Фына он не заметил.
«Мерещится! Значит, напряжены нервы. Теряю самообладание. Плохо…»
Цепь неожиданностей… кончится ли она?
Поярков вошел в мастерскую, снял пиджак, повесил его на гвоздь в углу. Застыл в нерешительности. Желания влезать в фартук и браться за молоток не было. Вообще желания оставаться в мастерской не было. Она пугала его сегодня своей полутьмой, своей неустроенностью. «Сапожник, почему я сапожник? — с досадой подумал он. — Надо же было выбрать такую нелепую специальность. Вечный полумрак и вечный запах кожи. Вечно разутые или обутые ноги. Черт!»
Он решил уйти. Побродить часок по городу. Развеяться. В это время в дверь постучали.
— Открыто! — нехотя отозвался Поярков.
Вошла она, та самая заказчица с газовым шарфиком на лице. Амурская казачка.
Этого еще не хватало! День неожиданностей. Поярков изобразил на лице такую муку, что заказчица не решилась пройти вглубь, к стулу, а замерла у двери.
— Не ко времени, что ли? — спросила она. Она была какая-то смущенная, виноватая.
— Пришли заказ вернуть? — зло бросил Поярков.
— Нет, что вы? Хотела сказать, чтобы не приходили в среду… Не надо…
Да, она чувствовала себя виноватой. Но вроде не перед ним, а перед кем-то другим, и тот, другой, послал ее на Биржевую улицу извиниться.
Не шло ей это смущение, виноватый тон не шел. Она была сильной, смелой, уверенной в себе. И рдела сейчас вся от сознания жалкости своей, унизительной для гордого человека
— Не надо так не надо, — обреченно и немножко
— Только вы не сердитесь.
— Отчего же я должен сердиться? Вы назвали день, вы вправе и отменить. Если бы я назначил, другое дело…
— Так назначьте!
— Что?!
— Назначьте, говорю, только не среду. В среду нельзя… Меня не будет.
— Ерунда какая-то! — развел руками Поярков. — Вы понимаете, что говорите. Я хозяин только в своей мастерской, да и то временно, пока плачу аренду господину Сахарову. «Бомондом» не распоряжаюсь. Да и желания не имею распоряжаться. Там другие хозяева. Вы, может быть…
Широко открытыми глазами казачка смотрела на Пояркова. Он сердился, и это пугало ее.
— Вот мною и распорядитесь, — сказала она просто.
— Нет, вы ничего не понимаете. Абсолютно ничего. — Поярков пододвинул к ней старый, с потертой обивкой, стул — Садитесь!
Она кивнула, благодаря за приглашение, села на краешек и стянула с лица газовый шарфик. Еще красивей и неотразимей было это лицо. Волнение сделало его подвижным, глаза горели ярко, и вся чернота их будто выплескивалась на Пояркова. Он, как и в прошлый раз, застыл пораженный.
— Вами распорядиться? — спросил он робко.
— Ну да. Отчего же нет? Катькой все распоряжаются.
Циничное признание. Но Поярков уловил в тоне, каким казачка произнесла фразу, еще и вызов. Вызов оскорбленного человека.
— Вы не из тех, кем распоряжаются.
Она поняла, что переборщила. Конечно, ею распоряжались. Были такие. Только трудно им приходилось.
— Из тех… — сказала она упрямо.
— Что из того? Я тоже не распорядитель.
Казачка оглядела закуток, в котором царствовал мастер:
— Да, конечно…
— Значит, не мне назначать вам время и место.
— Как же тогда встретимся? — снова сказала она просто, будто виделись они много раз и надо было снова условиться о свидании.
Поярков опустился на скамеечку против заказчицы, посмотрел ей в глаза:
— Ну вот что, Катя…
— Катька, — повторила она.
— Все же Катя.
— Если уж хотите звать по-настоящему, то Люба, — открыла она свое имя и сделала это, стесняясь и тупя глаза. Почему-то ей стыдно было произносить два имени вместе.
— Хорошо, — улыбнулся он. — Хорошо, что Люба…
— Почему?
— Не знаю почему, но хорошо… Так вот, Люба, я сошью вам красивые туфли. Чудесные туфли. Весь Харбин завидовать станет… Но в «Бомонд» не пойду.
— Не пойдете? — Боль затенила ее лицо, боль отчаяния. — Как же так не пойдете? Нельзя вам не идти.
— Это что-то новое. Почему нельзя?
— Зову ведь… Не всякого Катька зовет.
— Догадываюсь.
— Коли догадываетесь, то идите. Только назначьте день!
Он вскочил: