В капкане совершенства
Шрифт:
Продолжая реализацию своего преступного умысла, подсудимый оставил потерпевшую в опасности, отказавшись от своевременного вызова скорой помощи.
После всего, цинично пренебрегая правилами реабилитации и лечения, подсудимый более чем сутки самовольно вводил потерпевшей экспериментальные препараты, результат действия которых мог быть смертельным».
Государственному обвинителю, похоже, не требовалось даже переводить дыхание во время своей вступительной речи. Он делал секундные паузы лишь для того, чтобы расставить акценты.
Адвокат предупредил Артёма,
«Обвинение со всей очевидностью докажет: тот факт, что потерпевшая осталась жива, является настоящим чудом, обусловленным благоприятным стечением обстоятельств, и за него следует благодарить разве что крепость ее организма и здоровый образ жизни, который она вела, будучи в гармонии и согласии с нашим обществом. Я прошу присяжных учесть: совершенные преступления посягают на здоровье всего населения и общественное устройство в целом, кроме того, они отняли у нас здоровую и процветающую девушку, которая добровольно участвовала в медицинском эксперименте, при проведении которого над ее телом так жестоко надругались. К материалам дела будут приобщены результаты экспертизы, свидетельствующие о существенном снижении интеллектуальных и физических способностей Ханны Ковальской…»
Прокурор продолжал как по нотам. Артём сидел на скамье подсудимых, стараясь сохранить сосредоточенный, но не убитый горем вид. Он не должен был показывать присяжным, что считает себя виновным. Единственное место, куда стремился его взгляд, было место потерпевшей, Ханны. Он уже увидел ее, серьезную и бледную, и старался больше не смотреть — так опять же велел адвокат.
Как бы он хотел встречаться с ней, жить с ней, любить ее без конца и края, как отчетливо понимал, что до этого по-настоящему не любил тех, с кем был. Любовь его началась с Ляльки, платоническая, необъяснимая, и расцвела в этой прекрасной во всех отношениях небожительнице, которая не могла бы быть идеальнее. Но теперь это были лишь фантазии.
Кроме Библии, которую Артём, окруженный сокамерниками, читал с жадностью неофита, он продолжил изучение уголовного права. Однако теперь углубился в его историю и сущность.
Как же он страдал и плакал в душе от того, что новый мир постепенно воспринял самые суровые идеи уголовного правосудия, характерные для Соединенных Штатов Америки конца XX — начала XXI веков: воздаяния, кары, запредельных сроков лишения свободы. И даже ужесточил их. И никакого прощения. Общество, в котором не было войн и нищеты, вернуло смертную казнь в число наказаний и широко прибегало к пожизненному лишению свободы.
Идеальный мир, который критиковала Лялька, наряду с убийствами стал считать опаснейшими те посягательства, которые «разрушали общественные устои». Образование, здравоохранение, политику — три кита, на которых держался мировой правопорядок.
Он читал подробные научные статьи про крайнюю необходимость, когда вред причинялся вынужденно, но к лекарственной сфере ее применять запрещалось.
Настигла ли его кара Божия или общественная? Он столько времени ходил по краю, леча Ляльку неразрешенными препаратами, и ему сходило это с рук. Теперь же он перешел черту. И все еще не остановился, продолжая свое дело через Лялю и Бьорна.
Он так и не успел пригласить Ханну на свидание. Что сумела увидеть Лялька в ее взгляде, придумала ли она ее любовь к нему?.. Может быть, на всю оставшуюся жизнь ему хватит тех полутора суток, когда он держал Ханну за руку, дежурил рядом с ее постелью и заглядывал в ее глаза?..
А о чем сейчас, интересно, думала Ханна? Артём и представить себе не мог, какие решения она будет принимать для себя на протяжении долгих недель суда.
Дима более не слышал голоса души Адель, не знал ее секретов. Каждый день делал из него бедного родственника, слонявшегося на задворках должности, для которой не существовало никаких настоящих обязанностей и, тем более, прав.
Так продолжалось до шестого месяца беременности председательницы. Во время публичного выступления она внезапно начала истекать кровью. Это Дима, стоявший среди людей в черном, рванулся и первым подхватил ее на руки, это он звонил в скорую…
Но едва захлопнулась дверца врачебного автомобиля, все ее двери закрылись для него навсегда. Придя в себя на больничной койке, Адель немедленно позвала к себе Влада. Из всех, кто осаждал в этот день пороги больницы.
Была ли это любовь или тайный сговор двух маньяков, владеющих секретами мира?..
Дима осознавал, что никогда не был ей ровней. А Влад… Он тоже не был. Но сейчас он знал что-то… он знал тайну, позволяющую быть с ней.
Ужасный выкидыш — то, чего фактически не случалось в современном мире на таких больших сроках — стал лишь началом безумной пляски. Адель физически пропала с работы. Выздоровев за два дня, она заперлась в застенках своих лабораторий. Связующим звеном между ней и миром оставался Влад. Этот циничный, страшный урод.
Потом был изгнан и он. И вместе с Владом ушла последняя ниточка, за которую можно было ухватиться.
Через несколько недель Адель вернулась. Но словно только тело ее было с ними. А рядом, заменяя ей душу, мужчина с холодным осведомленным взглядом, который теперь и был ее жизнью.
Но Дима не застал его появления. За пять дней до того он был подобру-поздорову изгнан за пьянство и употребление запрещенных веществ на рабочем месте.
Лишь предстательство Кати, которая все это время безуспешно пыталась вытащить его из океана депрессии на твердую почву, спасло от публичного позора. Запись в его деле гласила: «Творческий отпуск».
Врачи носились вокруг Адель, как супермены. Делали переливание, кололи все, что могли. Угроза ее жизни, вызванная массивной потерей крови, стремительно сошла на нет.
— Чего там? — Наина, окопавшаяся в кофейне напротив больницы, поймала рослого ассистента Стаса.
— Вне опасности. К ней допустили Влада. Я зашел с ним на этаж, и он послал меня за кофе.
— И как она?
— Ревет белугой. Стены аж трясутся.
— В смысле ревет?.. Плачет?! — изумилась Наина.
Ассистент кивнул.