В катакомбах Одессы
Шрифт:
Екатерина Васина, темноволосая, уже немолодая южанка с правильными чертами лица, сидела за шитьем, поставив на стол переносную лампу с низким бумажным абажуром. В комнате стоял густой полумрак. Женщина приветливо поднялась навстречу, предложила раздеться, но Тамара отказалась, сославшись на то, что внизу ее ждут.
Девочка крутилась у зеркала, примеривая какую-то ленту.
— Зина, пошла бы ты на кухню, — сказала Васина, — нам поговорить нужно.
— Сейчас, мама, — продолжая крутиться у зеркала, ответила девочка, но мать решительно выпроводила ее из комнаты.
— Просто не знаю, что делать, — пожаловалась она Тамаре, —
Тамара рассказала, что в катакомбах все в порядке. Яков Федорович чувствует себя хорошо, записку не написал, просил передать на словах, чтобы не беспокоились.
Екатерина приподняла половицу возле стола, засунула руку в подполье и достала свернутую бумажку.
— Это для Бадаева, — сказала она, — вчера принесли. А это моему передай, шерстяные носки здесь. Боюсь, что ноги застудит. Ты уж присмотри за ним, будь добра…
Теперь все задания были выполнены, и Тамара торопилась до наступления комендантского часа выбраться из Одессы.
Попетляв по городу, она зашла к Евгении Михайловне Гуль, подпольщице, тоже оставленной в городе, переоделась в крестьянскую одежду и вместе с Колей, стараясь идти глухими, безлюдными улицами, выбралась на окраину города. Они миновали берег Хаджибейского лимана, проселком вышли к Усатову и здесь, хорошо осмотревшись, нырнули в балку, мимо которой бежала проселочная дорога.
Выйдя по косогору к Шевчишину выезду, никем не замеченные, женщина с мальчиком исчезли в катакомбах. Теперь они были в безопасности. Нащупав припрятанный фонарь, Тамара зажгла его и миновала первый пост, перекинувшись шуткой с ребятами из охраны. Коля едва передвигал ноги. Тамара тоже устала. Особенно тяжелыми показались последние полтора часа, когда они подземными, причудливо изломанными коридорами брели к партизанскому лагерю, разбитому в глубине катакомб. Пришли — и сразу к Бадаеву.
Владимир Александрович Молодцов радостно встретил пришедших. По виду ему нельзя было дать и тридцати лет — подтянутый, бритый, с открытым лицом, высоким, слегка выпуклым лбом и живыми, умными глазами, он выглядел очень молодо. Недаром партизаны часто звали его просто Павлом. Был он без шапки, в ватнике, затянутом офицерским ремнем, в суконных галифе, заправленных в хромовые сапоги, и это придавало ему особый, легкий и спортивный вид.
— Ну, какие гостинцы из города принесли? — спрашивал он, разглядывая Тамару и Николку. — Мы уж заждались вас. Хорошо, что с поста позвонили. Хотел посылать в розыск. Думаю, может, в катакомбах где заблудились…
— В городе скорее заблудишься, — возразила Тамара. — Коля меня выручал все время… Павел Владимирович, отвернитесь на минуточку.
Тамара передала бумаги. Бадаев посерьезнел, улыбка сошла с лица, и он, присев к дощатому столу, принялся читать донесения разведчиков.
— А это что? — спросил Бадаев, разворачивая печатный листок, измазанный застывшим клеем.
— Из мастерской принесла. Приказ военного коменданта.
— Смотри-ка, что про нас пишут, — Бадаев молча пробежал текст глазами, потом, подперев рукой подбородок, начал читать вслух:
Я, генерал Николай Гинерару, командующий войсками г. Одессы, на основании высочайшего декрета № 1798 от 21 июня 1941 г. и 486-го кодекса военно-полевой юстиции, имея в виду обеспечение интересов румынских и союзных войск и в целях защиты страны, а также соблюдения порядка и государственной безопасности ПРИКАЗЫВАЮ…»
Смотри-ка ты, — иронически протянул Бадаев, — воевать пошли к нам с «высочайшим декретом» в кармане. Обрати внимание на дату — 21 июня — канун войны… Так… Так… Это нам не важно… Это тоже…
Пропуская менее существенные места, Бадаев читал приказ:
— «Все жители этой территории отвечают своей жизнью и жизнью своих семей за всякий ущерб, нанесенный вредителями военному имуществу и материалам, принадлежащим румынским и союзным войскам…»
«Будут казнены все жители тех мест, где повреждены или похищены провода телеграфа, телефона и освещения…»
«Каждый гражданин, проживающий в городе, который знает о каких-либо входах в катакомбы или подземные каменоломни, обязан в течение 24 часов от момента опубликования настоящего приказа сообщить о них в письменной форме в соответствующий полицейский участок.
Караются смертной казнью жители тех домов, где по истечении указанного срока будут обнаружены входы и выходы катакомб, о которых не было сообщено властям.
Несовершеннолетние нарушители сего приказа караются наравне со взрослыми.
Приказ ввести в силу с 8 часов утра 5 ноября 1941 года.
Так. Военный прокурор лейтенант-полковник Солтан, — повторил Бадаев, — подполковник, значит, по-нашему… «Он пугает, а мне не страшно», — так, кажется, Лев Толстой про Леонида Андреева говорил? Не страшно!.. Это они сами со страху такие приказы пишут… Скажи-ка, Тамара, а от самого Бойко ничего не было?
— Нет, Павел Владимирович, не застала его… А вот Яша Гордиенко, ну, просто прелесть! Иду на связь, робею даже, а он вот такой. — Тамара подняла руку на уровень своего плеча. — Шустрый, глаза горят — огонь парень.
Связная рассказала все, что Гордиенко просил передать Бадаеву. Владимир Александрович сосредоточенно слушал, все так же подперев подбородок ладонью, и механически повторял: «Так… так… так…»
— Все это очень важно… Пожалуй, еще успеем на вечернюю связь. — Бадаев, взглянув на часы, заторопился, позвал радистов: — Глушков, Неизвестный — на связь! Выход через двадцать минут… Предупредите дежурного, пусть выделит охрану.
Для связи с Центром каждый раз требовалось подниматься на поверхность. Сквозь мощную толщу земли радиоволны не выходили в эфир, Москва не слышала катакомбистов, вот и приходилось совершать рискованные рейды в открытую степь.
Распределив между собой громоздкую ношу — радиостанцию, батареи для питания передатчика, брезентовую палатку, группа катакомбистов приготовилась к выходу на связь с Москвой. К Бадаеву подошла Тамара Межгурская, тоже одетая по-походному — в ватных штанах, в телогрейке, солдатской шапке-треухе. На ногах кирзовые сапоги. Ростом она была значительно ниже Шестаковой, потому и прозвали ее в отряде Тамарой Маленькой.
— А мне можно с вами, Павел Владимирович? — спросила она. — Немного подышать воздухом…