В круге первом (т.1)
Шрифт:
— Не положено, — ответил надзиратель, свою тяжёлую челюсть для выпуска слов приспуская лишь несколько.
Надя растерянно улыбнулась, но сделала знак мужу не спорить. Она опустилась в подставленное ей кресло, из-под кожаной обивки которого местами вылезало мочало. В кресле этом пересидело несколько поколений следователей, сведших в могилу сотни людей и скоротечно сошедших туда сами.
— Ну, так поздравляю тебя! — сказала Надя, стараясь казаться оживлённой.
— Спасибо.
— Такое совпадение — именно сегодня!
— Звезда…
(Они привыкали говорить.) Надя делала усилие, чтоб не чувствовать взгляда надзирателя и его давящего присутствия. Глеб старался сидеть так, чтоб расшатанная табуретка не защемляла его.
Маленький столик подследственного был между мужем и женой.
— Чтоб не возвращаться: я там тебе принесла погрызть немного, хвороста, знаешь, как мама делает? Прости, что ничего больше.
— Глупенькая, и этого не нужно! Всё у нас есть.
— Ну, хворосту-то нет? А книг ты не велел… Есенина читаешь?
Лицо Нержина омрачилось. Уже больше месяца, как был донос Шикину о Есенине, и тот забрал книгу, утверждая, что Есенин запрещён.
— Читаю.
(Всего полчаса, разве можно уходить в подробности!) Хотя в комнате было вовсе не жарко, скорее — нетоплено, Надя расстегнула и распахнула воротник — ей хотелось показать мужу кроме новой, только в этом году сшитой шубки, о которой он почему-то молчал, ещё и новую блузку, и чтоб оранжевый цвет блузки оживил её лицо, наверно землистое в здешнем тусклом освещении.
Одним непрерывным переходящим взглядом Глеб охватил жену — лицо, и горло, и распах на груди. Надя шевельнулась под этим взглядом — самым важным в свидании, и как бы выдвинулась навстречу ему.
— На тебе кофточка новая. Покажи больше.
— А шубка? — состроила она огорчённую гримаску.
— Что шубка?
— Шубка — новая.
— Да, в самом деле, — понял, наконец, Глеб. — Шуба-то новая! — И он обежал взглядом чёрные завитушки, не ведая даже, что это — каракуль, там уж поддельный или истинный, и будучи последним человеком на земле, кто мог бы отличить пятисотрублёвую шубу от пятитысячной.
Она полусбросила шубку теперь. Он увидел её шею, по-прежнему девически-точёную, неширокие слабые плечи, и, под сборками блузки, — грудь, уныло опавшую за эти годы.
И короткая укорная мысль, что у неё своей чередой идут новые наряды, новые знакомства, — при виде этой уныло опавшей груди сменилась жалостью, что скаты серого тюремного воронка раздавили и её жизнь.
— Ты — худенькая, — с состраданием сказал он. — Питайся лучше. Не можешь — лучше?
«Я — некрасивая?» — спросили её глаза.
«Ты — всё та же чудная!» — ответили глаза мужа.
(Хотя эти слова не были запрещены подполковником, но и их нельзя было выговорить при чужом…)
— Я питаюсь, — солгала она. — Просто жизнь беспокойная, дёрганая.
— В чём же, расскажи.
— Нет, ты сперва.
— Да я — что? — улыбнулся Глеб. — Я — ничего.
— Ну, видишь… — начала она со стеснением.
Надзиратель стоял в полуметре от столика и, плотный, бульдоговидный, сверху вниз смотрел на свидающихся с тем вниманием и презрением, с каким у подъездов изваяния каменных львов смотрят на прохожих.
Надо было найти недоступный для него верный тон, крылатый язык полунамёков. Превосходство ума, которое они легко ощущали, должно было подсказать им этот тон.
— А костюм — твой? — перепрыгнула она. Нержин прижмурился и комично потряс головой.
— Где мой? Потёмкинской функции. На три часа. Сфинкс пусть тебя не смущает.
— Не могу, — по-детски жалобно, кокетливо вытянула она губы, убедясь, что продолжает нравиться мужу.
— Мы привыкли воспринимать это в юмористическом аспекте.
Надя вспомнила разговор с Герасимович и вздохнула.
— А мы — нет.
Нержин сделал попытку коленями охватить колени жены, но неуместная переводинка в столе, сделанная на такой высоте, чтобы подследственный не мог выпрямить ног, помешала и этому прикосновению. Столик покачнулся. Опираясь на него локтями, наклонясь ближе к жене, Глеб с досадой сказал:
— Вот так — всюду препоны.
«Ты — моя? Моя?» — спрашивал его взгляд.
«Я — та, которую ты любил. Я не стала хуже, поверь!» — лучились её серые глаза.
— А на работе с препонами — как? Ну, рассказывай же. Значит, ты уже в аспирантах не числишься?
— Нет.
— Так защитила диссертацию?
— Тоже нет.
— Как же это может быть?
— Вот так… — И она стала говорить быстро-быстро, испугавшись, что много времени уже ушло. — Диссертацию никто в три года не защищает. Продляют, дают дополнительный срок. Например одна аспирантка два года писала диссертацию «Проблемы общественного питания», а ей тему отменили…
(Ах, зачем? Это совсем не важно!..)
— … У меня диссертация готова и отпечатана, но очень задерживают переделки разные…
(Борьба с низкопоклонством— но разве тут объяснишь?..)
— … и потом светокопии, фотографии… Ещё как с переплётом будет — не знаю. Очень много хлопот…
— Но стипендию тебе платят?
— Нет.
— На что ж ты живёшь?!
— На зарплату.
— Так ты работаешь? Где?
— Там же, в университете.
— Кем?
— Внештатная, призрачная должность, понимаешь? Вообще, всюду птичьи права… У меня и в общежитии птичьи права. Я, собственно…