В круге последнем
Шрифт:
Кстати вспомним: на бракоразводном процессе с первой женой Солженицын прямо заявил суду, что передает Наталье Решетовской в виде компенсации за развод крупную сумму денег, хранящихся у него на сберкнижках. Позднее, как хорошо известно друзьям Решетовской, он выделил ей несколько тысяч долларов, опасаясь, что на суде она потребует поделить поровну его миллионное состояние.
В одной из своих статей, посвященных призванию писателя, Альберт Мальц как-то воскликнул: «Нет, жизнь — это не кукольный спектакль!» Мальц негодовал на поверхностных наблюдателей, рассматривающих действительность «сквозь толстое оконное стекло». Остается сожалеть, что сегодня сам писатель оказался вовлеченным в кукольный спектакль о бедном,
Таковы хорошие друзья Солженицына
После опубликования газетой «Нью-Йорк таймс» статей Семена Владимирова и Жореса Медведева в Агентство печати Новости обратилась супруга Александра Солженицына Наталья Решетовская. Она передала свою статью АПН с просьбой переслать ее в «Нью-Йорк таймс».
Газета «Нью-Йорк таймс» 9 марта 1973 года опубликовала это письмо.
Сегодня, когда Жорес Медведев на правах «старого друга» вторгается в нашу семейную историю на страницах «Нью-Йорк таймс», я вынуждена вмешаться, тем более что сам Александр Солженицын одобрительно молчит.
В своей статье «В защиту Солженицына» ученому-геронтологу Медведеву явно изменяет память. Маленькая деталь: он заявляет, что наш бракоразводный процесс длился три года, хотя на самом деле — полтора. Полноте, Жорес Александрович, неужели Вы забыли, как 3 мая 1970 года привезли к нам на дачу под Наро-Фоминском особого сорта картофель? Ведь тогда ничто не предвещало семейной драмы. Более того, всего за неделю до Вашего визита, празднуя 25-летие нашего брака, мой муж поднял тост за то, чтобы мы «до гроба оставались вместе». В конце того же года у Натальи Светловой родился его ребенок.
У меня нет никакого желания вдаваться в подробности дуэли Семен Владимиров — Жорес Медведев о том, беден Солженицын или богат. Замечу лишь, что мой муж, безусловно, имеет значительное количество валюты и может свободно конвертировать её в сертификаты и советские рубли. Деньги у Солженицына есть, и я бы на его месте не делала заявлений о бедственном финансовом положении. Согласитесь, в устах обладателя более чем одного миллиона долларов это звучит немножко смешно.
«Даже Лев Толстой, возможно, не жил в таком комфорте!» — саркастически восклицает далее в своей статье Медведев, пытаясь поставить под сомнение факты о солженицынских квартирах и машинах. Но у Льва Толстого не было двух семей, Жорес Александрович! Раз Солженицын приобрел вторую семью, то, естественно, купил и вторую машину, а третью недавно продал. Отсюда две машины у «двух солженицынских Наталий», как нас окрестила западная пресса. Понятно, что даже из Нобелевской премии в 78 тысяч долларов как-нибудь можно купить не одну машину и не две…
Есть и домик в живописном месте у речки Истьи, существование которой Медведев почему-то так нервозно отрицает. Что до валютных магазинов, куда, как почудилось Медведеву, «с 1970 года пускают только иностранцев», то они открыты для всех, кто имеет валюту, в том числе для Солженицына и для меня.
Медведевская мания преследования особенно дает себя знать, когда он рисует жуткую картину возможного ареста моего мужа на квартире у Светловой за то, что у него якобы нет пермита на проживание в Москве (прописки). Но ведь Солженицын годами жил в другом месте — и тоже без прописки! Не только дом, но и рабочий кабинет пустует у Солженицына в Рязани, где он прописан. Ясно, что разглагольствования об аресте и прописке — трюкачество автора. Да будет известно геронтологу Медведеву, что для здоровья, как и для творчества, нужна тишина, свежий воздух и поэтому квартира в Москве и квартира в Рязани Солженицына не устраивают — он живет в дачных условиях.
Но довольно об этом. Я категорически
Медведев дважды дает понять, что я — «нереальная жена» Солженицына. Реальной он считает Светлову, о знакомстве с которой мужа я узнала лишь за три с половиной месяца до рождения их ребенка. И теперь псевдодрузья Солженицына, как и он сам, идут против совести, пытаясь предать забвению, затоптать нашу совместную нелегкую жизнь. Жизнь длиною в четверть века, где была война, опасности, где мы теряли и находили друг друга, где была тюрьма, свидания через решетку и, наконец, долгий период, проведенный бок о бок, когда всё в нашей семье было поставлено на службу ему и его работе, когда я помогала ему во всём. Я вела его секретарское хозяйство, подбирала корреспонденцию, интервьюировала людей для его книг, печатала рукописи. Я настолько ушла в его работу, прониклась его интересами, что в 1969 году оставила должность доцента в институте — с согласия Солженицына.
Как он оценил всё это, видно из четырехчасового интервью американскому корреспонденту, где он вспомнил бабушку, дедушку, мать, отца, жену Наталью Дмитриевну Светлову и «светловолосого сына Ермолая». А нашей жизни не было? Четверть века перечеркнуты разом.
Один из персонажей «Августа Четырнадцатого», некий Варсонофьев учит: «Мы всего-то и позваны усовершенствовать строй своей души». А как же с совершенствованием души самого автора «Августа Четырнадцатого»? Ведь у него образовались гигантские «ножницы» между социально-литературным планом правдоискателя и ложью в личной жизни.
Он называет гласность условием здоровья всякого общества, а от меня требует умолчания в ответ на клевету и не пресекает её сам. Он ратует в защиту русской православной церкви от государства, а поступает далеко не как христианин. Он скорбит о том, что, посадив человека в тюрьму, о нем забывают, а сам бросает в пустоту одинокой старости человека, которому писал: «Ты спасла мне жизнь и больше, чем жизнь».
Когда же через неделю после его Нобелевского лауреатства я наложила на себя руки, и меня разбудили лишь через двое суток, его друзья, стараясь спасти его репутацию, придали трагедии комедийный характер. Сорок дней назад отчасти из-за этой истории ушла из жизни раньше времени моя мама. Сейчас на моих руках две тети-старушки, 95 и 84 лет — те самые, кто регулярно высылал Солженицыну посылки в самые тяжелые годы его заключения.
В унисон с западной прессой Медведев дает понять, что решение Верховного Суда РСФСР, отказавшего Солженицыну в разводе, — некая уловка властей, «беспрецедентный случай». Истина, однако, в том, что на бракоразводном процессе я оказалась как бы ответчицей за его грехи. Я сопротивлялась юридическому насилию судебного развода, которое муж подкреплял очернительством моего имени. После того, как Солженицын лично обратился в Верховный Суд, изложила свои аргументы там и я. Я считаю, что советский суд оказался гуманнее Солженицына, бравировавшего на процессе супружеской неверностью. Ведь аморальные поступки не могут облегчить, а лишь отягощают положение того, кто их совершил.