В лесах (Книга 2, часть 3)
Шрифт:
– Уж как же я вам благодарна (В лесах за Волгой говорят: "благодарен вами", вместо "благодарю вас" и т. п.), Василий Борисыч,- говорила Манефа, сидя после службы с московским посланником за чайным столом.- Истинно утешил, друг... Точно будто я на Иргизе стояла!.. Ангелоподобное пение! Изрядное осмогласие!.. Дай тебе, господи, доброго здоровья и души спасения, что обучил ты девиц моих столь красному пению... Уж так я много довольна тобой, Василий Борисыч, уж так много довольна, что рассказать тебе не умею.
– Таких певиц, какие у вас, матушка, подобраны,- обучать дело не мудрое,с скромным и ласкающим
– Вы это только одни приятные для нас слова говорить хотите, а сами вовсе не то думаете,- с лукавой усмешкой вступилась Фленушка.- Куда нашим девицам до Анны Сергевны, либо до Олимпиады, али до Груни келарной в Анфисиной обители!
– И те певицы хорошие - охаять нельзя,- молвил Василий Борисыч, обращаясь к Манефе.- Зато в певчей стае Анфисиных нет такой согласности, как у вас, матушка.
– Кланяйся, Марьюшка, благодари учителя,- засмеялась Фленушка вошедшей на ту пору головщице.- Тебе честь приписывают, твоему клиросу.
Марья головщица быстро взглянула на Василья Борисыча, едва заметно пересмехнулась с Фленушкой и потупила глаза как ни в чем не бывало.
– Да, надо благодарить учителя, беспременно надо,- говорила Манефа.- Ты бы вот, Фленушка, бисерну лестовку вынизала Василью-то Борисычу, а ты бы, Марьюшка, подручник ему шерстями да синелью вышила, а тебе бы, Устинья, поясок ему выткать хорошенький.
– Ох!.. Искушение!.. Напрасно это вы, матушка,- молвил Василий Борисыч.За труды, друг, за труды,- сказала Манефа.- Без того нельзя. У нас в лесах не водится, чтоб добрых людей оставлять без благодарности. Уж это как ты себе хочешь, а поминок от учениц прими, не побрезгуй их малым приношением... Эх, как бы ты у меня, Василий Борисыч, всех бы девиц перепробовал, да которы из них будут способны, ту бы хорошенько и обучил. Вот уж истинно благодеяние ты бы нашей обители сделал!.. Ну, да спасибо и за то, что над этими потрудился. Узрим плоды трудов твоих, навек останемся благодарны.
– Какие ж труды мои, матушка?
– с смиренной улыбкой говорил на то Василий Борисыч.- Никаких мне трудов тут не было. Самому приятно было... Не за что мне подарков приносить.
– Со своим уставом в чужой монастырь, Василий Борисыч, не ходят,- отвечала Манефа.- Со вторника за работу, девицы.
– Искушение!
– проговорил Василий Борисыч и молча допил
простывшую перед ним чашку чая.
– А ты уж, Василий Борисыч, хоть сердись на меня, хоть не сердись, а я тебя из обители скоро не выпущу,- после недолгого молчания сказала Манефа.- По тому делу, по которому послан ты, обсылалась я с матерями, и по той обсылке на Петров день будет у нас собрание. Окроме здешних матерей, Оленевски ко мне приедут, из Улангера тоже, из Шарпана, из других скитов кое-кто. Из Городца обещали быть и с Гор... (То есть с правого берега Волги. ). Мы пособоруем, а ты при нас побудь - дело-то тебе и будет виднее. На чем положим, с тем в Москву тебя и отпустим.
– Право, не знаю, матушка, что и сказать вам на это,- ответил Василий Борисыч.- Больно бы пора уж мне в Москву-то. Там тоже на Петров день собрание думали делать... Поди, чать заждались меня... Шутка ли! Больше десяти недель, как из дому выехал.
– Да что у тебя
– Ох, искушение,- со вздохом проговорил Василий Борисыч.- Боюсь, матушка, гнева бы на себя не навести... И то на вознесенье от Петра Спиридоныча письмо получил - выговаривает и много журит, что долго замешкался... В Москве, отписывает, много дела есть... Сами посудите,- могу ли я?
– Завтра же напишу Петру Спиридонычу,- перебила Манефа.- И к Гусевым напишу, и к матушке Пульхерии. Ихнего гнева бояться тебе нечего - весь на себя сниму.
– Искушение!..- со вздохом молвил Василий Борисыч.- Опасаюсь, матушка, вот как перед истинным Христом, опасаюсь.
– Ин вот что сделаем,- сказала Манефа,отпишу я Петру Спиридонычу, оставил бы он тебя в скитах до конца собраний и ответил бы мне беспременно с первой же почтой... Каков ответ получим, таково и сотворим. Велит ехать - часу не задержу, остаться велит - оставайся... Ладно ли так-то будет?
– Нечего делать,- пожав плечами, ответил Василий Борисыч и будто случайно кинул задорный взор на Устинью Московку. А у той во время разговора московского посла с игуменьей лицо не раз багрецом подергивало. Чтобы скрыть смущенье, то и дело наклонялась она над скамьей, поставленной у перегородки, и мешкотно поправляла съехавшие с места полавошники.
– А тем временем мы работы для подаренья Василью Борисычу кончим,- молвила Фленушка.
– А вы на то не надейтесь, работайте без лени да без волокиты,- молвила Манефа.- Не долго спите, не долго лежите, вставайте поране, ложитесь попозже, дело и станет спориться. На ваши работы долгого времени не требуется, недели в полторы можете все исправить, коли лениться не станете... Переходи ты, Устинья, в келью ко мне, у Фленушки в горницах будете вместе работать, а спать тебе в светелке над стряпущей... Чать, не забоишься одна?.. Не то Минодоре велю ложиться с тобой.
Радостью глазки у Василья Борисыча сверкнули. Та светелка рядом была с задней кельей, куда его поместили. Чуть-чуть было он вслух не брякнул своего: "искушенье!"... А Устинья застенчиво поднесла к губам конец передника и тихо промолвила:
– Чего ж, матушка, бояться во святой обители?
– Скажи матери Ларисе - указала я быть тебе при мне,- сказала Манефа.Сегодня же перебирайся.
До земли поклонилась Устинья Московка игуменье. Честь великая, всякой белице завидная - у игуменьи под крылышком жить.
– А я бы, матушка, если благословите, сегодня же под вечерок в путь бы снарядился!
– молвил Василий Борисыч.
– Куда бог несет?
– спросила Манефа.
– Имею усердие отцу Софонтию поклониться,- ответил Василий Борисыч.Завтра, сказывают, на его гробнице поминовение будет, так мне бы оченно желательно там побывать.
– Доброе дело, Василий Борисыч, доброе дело.- одобряла московского посланника Манефа.- Побывай на гробнице, помяни отца Софонтия, помолись у честных мощей его...Великий был радетель древлего благочестия!.. От уст его богоданная благодать яко светолучная заря на Керженце и по всему христианству воссияла, из рода в род славна память его!.. Читывал ли ты житие-то отца Софонтия?