В лесах (Книга 2, часть 4)
Шрифт:
Клял судьбу свою Василий Борисыч. Там на лужайке целая дюжина девиц собралась одна другой краше... Там Смолокурова Дуня: урывкой только взглянуть ему удалось на нее, когда за часами в часовне стояла... Сидя в почетном конце за столом, видя сонм матерей перед собою, о пролесье на всполье все думал московский посол: "Туда бы на вольный простор, туда бы к красавицам в круг!.. На их красоту любоваться, от них бы слушать сладкие речи!.. А тут сиди, как гвоздь в стене, тронуться с места не смей, слушай, как черные галицы переливают из пустого в порожнее!.."
Память о женской
Только что зачал собор расходиться, Василий Борисыч торопко вон из келарни... Хочет бежать по знакомой тропе за Каменный Вражек, но тут на беду наткнулся. Только сравнялся с домиком Марьи Гавриловны, видит - в шелковой красной рубахе сидит у окна развеселый Чапурин.
– Эй! Василий Борисыч!
– окликнул его.- Что, накалякался там с матерями?.. Поди, чай, во рту пересмякло... Шагай к нам, мы тебе горло-то смочим...
– Ох, искушение!
– молвил под нос себе Василий Борисыч... Нечего делать, надобно на зов идти, не судьба в Петров день на девиц любоваться.
* * *
В горницах Марьи Гавриловны шумно идет пированье. Кипит самовар, по столам и по окнам с пуншем стаканы стоят. Патап Максимыч с Смолокуровым, удельный голова с кумом Иваном Григорьичем, купцы, что из города в гости к Манефе приехали, пароходчик из Городца частенько усы в тех стаканах помачивают... Так справляют они древнюю, но забытую братчину-петровщину на том самом месте, где скитская обрядность ее вконец загубила, самую память об ней разнесла, как ветер осенний сухую листву разносит...
Был в той беседе и Самоквасов с нареченным приказчиком. Был он в тот день именинник и накануне нарочно посылал работника в город захватить там побольше "холодненького" (Холодненьким в купеческих беседах зовется шампанское и вообще шипучее вино.).
Белый день идет к вечеру, честной пир идет навеселе. На приволье, в радости, гости прохлаждаются, за стаканами меж собой беседу ведут... Больше всех говорит, каждым словом смешит подгулявший маленько Чапурин. Речи любимые, разговоры забавные про житье-бытье скитское, про дела черниц молодых, белиц удалых, про ихних дружков-полюбовников. Задушевным смехом, веселым хохотом беседа каждый рассказ его покрывает.
Пированье было в полном разгаре, когда стал расходиться собор. Завидел Патап Максимыч московского посланника, зовет его на беседу.
Вошел Василий Борисыч, богу помолился, беседе поклонился, сел за стол возле самого Патапа Максимыча.
– Ну что?
– спросил его Смолокуров.- Что уложили, на чем порешили?
– Да, можно сказать, ничем,- с досадой ответил Василий Борисыч.- Какой это собор?.. Просто содом?.. Толков много, а толку в заводях нет.
– Ха-ха-ха-ха!..- так и покатился со смеху Патап Максимыч.- О чем же толковали матери келейницы, сухопары сидидомницы?
– Одна врала, другая не разобрала, третья все переврала, вот и весь тут собор,- с пущей досадой промолвил Василий Борисыч.
– Дело твое, значит, не выгорело?
– усмехнувшись, спросил его Патап Максимыч.
– Да разве можно с этим народом какое ни на есть дело сделать?- сказал московский посланник.- О чем ни зачни, ни ползет, ни лезет, ни вон нейдет.
– Еще бы!- одобрительно кивнул головой Патап Максимыч.- Захотел у бабья толку. Скорей от козла молока, чем толку от бабы дождешься... Да ты, Васенька, не горюй, не печалься!.. На-ка вот лучше выпей!.. Я так рад, что тебе неудача... Значит, в Москву теперь глаз не кажи...
– Ох, уж не говорите, Патап Максимыч!..- почесывая затылок, молвил Василий Борисыч.- Хоть живой в гроб ложись,- вот каково мне приходится.
– Зачем до смерти в гроб ложиться?
– сказал Патап Максимыч.- Ты вот что, наплюй на Москву-то, не езди туда... Чего не видал?.. Оставайся лучше у нас, зачнем поскорей на Горах дела делать... Помнишь, про что говорили?
– Уж, право, не знаю, что и сказать вам,- в досаде, взволнованным голосом молвил Василий Борисыч.- Вот уж впрямь, что ни вон, ни в избу, ни со двора, ни на двор. Поневоле затылок зачешешь.
– Нечего раздумывать, не о чем кручиниться,- весело молвил Чапурин.Говорил я тебе, желаючи добра, советовал: плюнь на эти пустошные дела, развяжись с архиереями да с келейницами... Какого проку нашел в них?.. С твоим ли разумом, с твоим ли уменьем валандаться в этих делах?.. Эх, зажили б мы с тобой!.. Ты еще не знаешь, что на ум мне пришло!..
– Ох, искушение!
– глубоко вздохнул Василий Борисыч.
– Опять заводит свое "искушенье"!- с досадой промолвил Чапурин.- Эк оно у тебя к языку-то крепко прилипло... А ты перво-наперво пей!.. И подал ему стакан пуншу.
– Нет, уж увольте меня, Патап Максимыч,- сказал Василий Борисыч, отодвигая стакан.
– Нет, брат, шалишь! У нас так не водится,- отозвался Чапурин.- Попал в стаю, так лай не лай, а хвостом виляй; попал в хмельную беседу, пей не пей, а вино в горло лей... Слышал?
– Ох, искушение!
– робко промолвил Василий Борисыч, а сам озирается, нельзя ли куда подобру-поздорову дать стрекача.
– Пей же, говорят!.. Пей, других не задерживай!..- крикнул Патап Максимыч.
– Да мне от этого стакана с места не подняться,- молящим голосом проговорил московский посол.
– Врешь!.. Это бывает после девятого,- со смехом сказал Патап Максимыч.Аль не знаешь счету чарам похмельным?.. Знаешь, что ли?
– Нет, не знаю,- ответил Василий Борисыч.
– А еще славят, что всю старину как собаку съел!
– вскликнул Чапурин.Слушай, что деды-прадеды наши говаривали: перву пить - здраву быть, другую пить - ум веселить, утроить - ум устроить, четвертую пить - неискусну быть, пятую пить - пьяным быть, чара шестая - пойдет мысль иная, седьмую пить безумну быть, к осьмой приплести - рук не отвести, за девяту приняться - с места не подняться, а выпить чарок с десять - так тут тебя и взбесит.