В Маньчжурских степях и дебрях(сборник)
Шрифт:
— Подобрать!
Только всего!
Остановиться нельзя… Нужно идти. Только ненависть впивается в сердце… Мрачно вперед, между деревьями, смотрят из-под сдвинутых бровей хмурые глаза… Пальцы крепко сжимают винтовку…
Кажется, деревянная накидка ствола лопнет, как сухая щепка под пальцами.
Вон еще упал…
Пуля угодила прямо в сердце…
Навзничь грохнулся… Царапает грудь… Рубашка на груди и руки потихоньку покрываются кровью… Знает, что нет спасения… Только шепчет:
— Братцы, ах, братцы…
Мигает глазами… На ресницах слёзы.
Силится поднять голову — нет силы… Слышит, должно быть, как около глухо стучат сапоги… Ведет глазами кверху, чтобы увидеть кого-нибудь, какое-нибудь знакомое лицо, но перед глазами какая-то темная муть…
Снова шепот:
— Ах, братцы, ах…
Веки отяжелели, надвигаются на глаза, словно застывают… Что-то красное брезжит сквозь ресницы…
Что это?.. Листья!.. Точно кровь побежала по стволам деревьев под корой и разлилась в листьях, и листья дрожат и трепещут, кровавые как рубин…
— Этого оставить!..
Кого это «оставить»… Его или еще кого?..
Холодный ужас наполняет душу. Полуразверстые губы силятся крикнуть что-то… Все лицо подергивается… Вздрагивает все тело…
— Ах, братцы!..
Дальше, дальше…
Мимо раненых и убитых, мимо умирающих, перепрыгивая через убитых, подвигаются стрелки.
Слышатся слова команды; в солдатских рядах вперемежку со стоном раздаются там и сям отрывистые голоса:
— Не выдавай!
— Гляди друг за друга…
Точно с кровью вырываются эти слова из груди…
А впереди все валятся…
Вон одному ударило в плечо. Выронил винтовку, схватился за плечо, щупает пальцами около раны… На побледневшем лице выражение напряженного ожидания…
Вон один остановился, сел поспешно и стал снимать сапог.
Видно, что торопится… Дергает сапог, охватив одной рукой около каблука, другой — за носок.
Снял, наконец, и порывисто нагнулся… Грязная портянка вся в крови.
Также торопливо начинает разматывать портянку, подняв ногу и придерживая ее на весу, под икру, правой рукой.
Размотал и опять нагибается. Долго смотрит, потом осторожно ставит ногу на траву, пробует, может ли наступать.
А кровь так и льет сбоку около большего пальца…
Из рядов выскакивает солдат, подбегает к раненому.
— В ногу?
— В самый палец…
И раненый поворачивает ногу так, чтобы видно было рану. Потом взглядывает на солдата.
— Кабы малость полегче… Идти нельзя.
— Свести, может? — говорит солдат неуверенно и мечется на месте.
Глаза у раненого становятся хмурыми. Он машет рукой.
— Догоняй своих. Сам дойду.
Он строго смотрит на солдата.
— Ну?.. сказано тебе, Иван Петров!
И, нагнувшись, перевертывает портянку другой стороной, расстилает ее на земле и, осторожно придерживая рукой, ставит на нее ногу.
— Ну, народец-бормочет он.
И вдруг откидывается всем корпусом назад, прикрыв рану обеими ладонями… Нижняя губа закушена, лицо побледнело. Долгий свистящий звук, точно он всасывает что-то сквозь крепко стиснутые зубы, вырывается с одного угла рта, раздувая губы в этом месте.
— О, что б тебе! — шепчет он, — как огнем…
II
Иван Петров помог добраться одному раненому офицеру до перевязочного пункта.
Офицер был ранен в руку одной пулей и другой в икру ноги. Когда к нему подбежал Иван Петров, офицер крикнул было ему:
— Пошел на место!
Но именно в этот момент пуля ударила ему в ногу… Сначала он не ощутил никакой боли, и только когда повернулся, чтобы идти, почувствовал, будто ему вдруг свело всю ногу от щиколотки до колена…
Он сперва так и решил было, что у него просто судорога…
— Пошел! — крикнул он еще раз Петрову, не двигаясь сам с места, так как не мог пошевелить ногой… Нога у него сразу отяжелела, точно налилась свинцом.
Он стоял и глядел на Петрова бледный, кусая губы, потому что ему было и больно, и досадно на Петрова, и эта досада и боль щипали и дергали нервы.
— Да вы глядите, у вас вся нога в крови! — крикнул Петров.
И он, забежав сзади офицера, присел на корточки.
— В щиколотку? — спросил офицер, нагибаясь сам и протягивая вниз руку.
— Никак нет — выше.
Офицер провел рукой по ноге снизу-вверх от щиколотки и вдруг отдернул руку.
— И то, — сказал он; —а мне казалось в щиколотку или под коленку.
Он еще раз тронул рану и сейчас же положил руку Петрову на плечо.
— Ну, веди!
Но в нем все равно остаюсь недружелюбное чувство к Петрову.
Он видел, как Петров то и дело подбегает к раненым, предлагая помочь дойти до лазаретной палатки.
Ему казалось, что Петров это делает из трусости — чтобы самому уйти вместе с раненым.
А потом Петров просидел бы где-нибудь позади до конца боя.
Он шел, опираясь Петрову на плечо, и думал:
«Экий подлец, — дождался-таки».
— Слушай, ты, — обратился он к Петрову, — рад, небось?..
И, покосившись на Петрова, добавил:
— Рад, что меня ранили?
— Никак нет, — ответил Петров. — Упаси, Господи, разве это возможно!..
— Ведь вижу я! — крикнул офицер и опять покосился на Петрова.
— Ну, говори…
— Никак нет…
— Что — никак нет!