В мутной воде
Шрифт:
– Вы ее получите!
Башутин чуть не привскочил от изумления при этих словах. Он не ожидал такого быстрого решения денежного вопроса со стороны Варвары Николаевны. "Женщина всегда останется женщиной!
– подумал он.
– Когда она любит, из нее можно веревки вить!"
– Письма мои с вами?
– Они в гостинице!
– Все?
– Все до одного...
– Привозите их завтра утром, - и вы получите деньги... Еще одно условие. Надеюсь, больше мы никогда не увидимся... и вы уедете отсюда... Управление
Она взглянула на Башутина в упор таким взглядом, полным ненависти и презрения, что он невольно отодвинулся.
– Если вы нарушите слово, - чуть слышно прошептала она, - я расскажу кому следует о вашей дуэли с моим мужем... Помните, что я мстить умею, господин Башутин, а когда мстит женщина, она не жалеет себя!
В свою очередь, Башутин побледнел и опустил глаза под резким стальным взглядом Варвары Николаевны.
– К чему нам вспоминать старые истории...
– То-то! А теперь прощайте. Завтра в десять часов я жду вас...
Башутин хотел было протянуть руку, но, взглянув на лицо Варвары Николаевны, только поклонился и вышел из нумера. Она чуть-чуть кивнула ему головой.
Оставшись одна, Варвара Николаевна вздохнула свободно. Только бы он, он, этот милый, любимый юноша, не оттолкнул ее и не узнал бы ее прошлого, а там будь что будет!
Она открыла окно и жадно вдыхала свежий ночной воздух. Высокое небо блистало мириадами звезд. На улице была тишина. Она вглядывалась в темноту ночи не то со страхом, не то с надеждою.
Через несколько времени она прошла в соседнюю комнату, взглянула на спящую Парашу, разделась сама, бросилась с каким-то суеверным страхом на колени и стала молиться, обливаясь слезами.
На следующее утро Башутин передал ей все письма и получил чек. Они почти не разговаривали. Она только спросила:
– Тут всё?
– Всё!
– отвечал Башутин, получая чек.
С этими словами он поклонился и сказал:
– Прощайте, Варвара Николаевна!
– Прощайте, Башутин, и, надеюсь, навсегда!
Он усмехнулся, но не промолвил ни слова и ушел.
В тот же вечер Варвара Николаевна поехала дальше.
Глава девятнадцатая
30 АВГУСТА ПОД ПЛЕВНОЙ
I
Только что забрезжилось, когда маленький, рыжий, весь в веснушках, солдат просунул в землянку сперва фонарь, а потом и свою голову. Вместе с фонарем он принес медный котелок и стакан, в котором лежало несколько кусков сахара. Он присел на корточки, достал из-за обшлага бумажку с чаем, высыпал чай в котелок и, когда покончил с этим делом, направил фонарь в угол землянки, поднялся и подошел к лежавшему под буркой офицеру. Солдат участливо взглянул в спящее лицо офицера и легонько тронул его за плечо.
– Ваше благородие! Пора вставать!
– проговорил он, наклоняясь к Венецкому.
– А? Что?.. Еще минуточку... одну минуточку!
– проговорил во сне Венецкий, потянулся и снова сладко заснул.
Рыжий солдат добродушно усмехнулся, вернулся к котелку, накрыл его попоной, закурил трубку и задумчиво глядел в мокрую землю. Прошло не более двух-трех минут, как он снова подошел к Венецкому и проговорил:
– Ваше благородие! Пора... Все пошли на батарею.
Венецкий что-то пробормотал, вдруг открыл глаза, прищурил их при свете фонаря и сладко потянулся. Ему так не хотелось вылезать из бурки, под которой было так тепло и уютно.
– Ты, Барсук, говоришь - все пошли?
– спросил он, лениво приподнимаясь с войлока.
– Все Алексей Алексеевич... Сейчас батарейный выйдет.
Венецкий еще потянулся, зевнул и вдруг быстро поднялся; при свете фонаря, слабо освещавшего землянку, вздрагивая от сырости, отыскал пальто и фуражку и хотел было выйти, как Барсук подал ему стакан чая и заметил:
– На дворе сырость, ваше благородие... Вы бы сперва чайку выпили.
– Ты где это чаю достал?
– У денщика у полковникова. Щепотку отпустил... У самих, говорит, мало.
– Спасибо тебе, Барсук!..
– с нежной ласковостью проговорил Венецкий, принимая стакан.
– А сам пил?
– Я хлебушком разжился...
– Эка ты какой!.. Пей, брат, сам... Ну, еще раз спасибо!
– проговорил Алексей Алексеевич, быстро выпив какую-то желтоватую бурду под названием чая, и вышел из землянки.
Мелкий, назойливый дождь лил сверху. В воздухе стояла сырость и тянуло запахом солдатского жилья. Начинало рассветать. Все предметы рисовались неясными контурами в серой дали. На площадке стояло несколько солдат, покуривая трубки. Один из них весело играл с Жмуркой, батарейной собакой, пришедшей под Плевну из Белгорода. Когда Венецкий проходил мимо солдат, все они ласково говорили:
– Здравия желаем вашему благородию?
А он в ответ, точно конфузясь, что все его так любовно встречают, отвечал на приветствия, снимая фуражку.
– Сегодня Жмурка что-то, ваше благородие, весел... Верно, шельма, чует доброе!..
– заметил кто-то.
Венецкий потрепал старого Жмурку, лизнувшего за это горячим языком его руку, и спросил:
– Ели, ребята?
– Ели, ваше благородие!
Все на него глядели ласково, и эти ласковые взгляды были удивительно приятны Алексею Алексеевичу.
Его любили на батарее, и солдаты прозвали его душевным человеком. Он это знал и еще более конфузился.
Он поднялся на батарею. Все офицеры стояли в группе около батарейного командира, полного, невысокого полковника, с большой бородой, который отдавал офицерам приказания.
Солдаты стояли у орудий, вполголоса разговаривая между собой.
– Алексей Алексеевич, здравствуйте!
– проговорил полковник, протягивая руку, когда Венецкий подошел к офицерам.
– Хорошие сны снились?