В начале было детство
Шрифт:
— А пусть жена начальника за него поезд отправит, — предлагает Витя, бледный, анемичный мальчик.
Он сидит, сложа руки, смотрит, как я строю дом. Ну и что? Есть дети, которым необходимо медленное, спокойное вживание в новую атмосферу. Возможно, дома Витя привык повелевать: «Пусть машинка поедет, пусть кукла глаза закроет, пусть жена начальника руководят железной дорогой».
— Прилепляю к стене лепешку — балкон, ставлю на него жену станционного смотрителя, то бишь начальницу.
— Пусть она с другой стороны стоит, ей паровоза не видно.
— Тогда нужен второй балкон.
Витя
— Это ребенок станционного смотрителя, — показывает Вика новую работу.
Что это! Пластилиновый гроб из брусков, в нем — голова ребенка с пустышкой во рту, на туловище — два цветка.
— Подождите, я колеса приделаю! — Вика приделывает колеса.
Лепила коляску — вышел катафалк.
— Почему у него цветы на животе?
— А потому что я умею такие розочки делать, меня бабушка научила.
Понятно, Вика не вкладывала в работу «тайный» смысл — она решила продемонстрировать разом все, что умеет. А умеет — лепить розы, пустышку и ребенка!
Я не склонна к психоаналитическим трактовкам детских работ. Но что-то встревожило меня в этой скульптуре. Надо будет поглядеть на Викиных родителей. Пусть я не согласна с Фрейдом в объснении подсознательного как вытесненной сексуальности, в наличии подсознательного нет сомнения.
— Давай оставим коляску во дворе, а ребенка положим в кроватку, — предлагаю Вике.
Не соглашается:
— Ребенок начальника ждет свою маму на улице — она поедет ним гулять в парк.
Мысль о парке понравилась: в парке соорудим качели, карусели, детский городок. Размечталась и не заметила, что дети стали ерзать. Значит, устали и надо поиграть с ними — запустить наконец наш поезд. Сколько можно есть в столовой и ждать в зале жидания! Архитектура дома станционного смотрителя — типичное Ар-Нуво. Наверное, из-за натиска декора. Очень смешно смотрится дом станционного смотрителя на фоне безалаберной станции. Что ж, каков хозяин — лентяй и соня, — таково и его хозяйство. Для него махину отгрохали, а он спит и нет ему дела до железной дороги!
Но если вернуться к подсознательному, то последнее время я все чаще оказываюсь с детьми на железнодорожной станции. Наверное, потому, что мечтаю о путешествии — сесть бы в поезд, разложить на столике жареную курицу с помидорами, посыпать кушанье солью из спичечного коробка, помешивать ложкой жидкий чай в стакане и ехать-ехать, все равно куда.
Фридл
Творчество замученных детей не подлежит художественному анализу. По крайней мере я не берусь за такой труд.
Фридл Диккер-Брандейсова была художницей. В концлагере Терезин стала учителем рисования. В каталоге «Рисунки детей концлагеря Терезин» сказано, что Фридл «создала педагогическую систему душевной реабилитации детей посредством рисования».
С уцелевшими в Терезине детьми в сорок четвертом году Фридл была депортирована в Освенцим. То, что она вложила в детей, гибло вместе с ними в душегубке.
Маленький садик, Розы благоухают. Узенькая тропинка, МальчикКаково было Фридл читать стихи Франтишка Басса, смотреть на его рисунок, где по тропинке меж холмов возвращается Франтишек к своему дому, в навеки утраченное детство. Нет, оно не прошло, Франтишек еще мал, у него собрали детство. Отобрали, а он все равно возвращается туда, к себе домой, нарисованный мальчик в нарисованную деревню.
«Зима. Терезинские улицы совсем под снегом, который от сильного мороза уже мерзлый. Гуляю медленно по тротуару и слежу за жизнью на улице. Вот попался на глаза старик, приблизительно восьмидесятилетний, с белыми волосами и белой бородой. Если судить по походке, у него вид сорокалетнего. Он шел быстро с миской еды в руке. Но вдруг поскользнулся на обледенелом тротуаре. Он упал головой прямо на мостовую и остался лежать» — записывает в детском подпольном журнале шестнадцатилетний Герберт Фишер, Дон-Герберто.
Дети искали выход. С увиденным невозможно смириться, его надо как-то осознать или хотя бы просто зафиксировать. Так возник детский подпольный журнал в Терезине.
Дети знали, что идут на смертельный риск, знали и их учителя. Но писать стихи и рассказы не отговаривали.
Обучение детей в концлагере строго-настрого воспрещалось. Не было запрета только на рисование.
«…Почти все малые арестанты рисовали. Собрание четырех тысяч рисунков стало самым известным, хорошо сохранившимся и потрясающим наследием замученных терезинских детей» (из каталога).
Стать учителем в мире, обреченном на гибель, — страшная участь.
Фридл была с детьми, не покинула их до последнего мгновения. Чему она их учила? Какова была созданная ею система «психической реабилитации детей с помощью рисования»? Как оценить качество изображения тарелки с кашей и людей с желтыми звездами, несущих носилки с мертвым по зимнему Терезину? Можно ли вообще обучать детей чему-либо в нечеловеческих условиях?
И дети ли они после всего увиденного? Я был ребенком, С тех пор прошло три года. Ребенок тот мечтал о сказочных мирах. Теперь я не ребенок, Я видел смерть в глазах…Это стихи Гануша Гахенбурга. Он погиб в Освенциме пятнадцатилетним.
Там в море садов и счастливых лет Мама произвела меня на свет, Чтобы я плакал.Слезы — это увеличительные стекла. Глядя сквозь них на рисунки, я вижу Фридл. Вернее, ее присутствие на рисованных листах.
…За белой лошадью черный человек с черной тачкой. Лошадь движется вдоль реки по зеленому лугу. На горизонте — горы. Это аппликация Хельги Поллаковой. Но где здесь Фридл?