В объятиях Шамбалы
Шрифт:
— Смерть преследует меня! — еще раз прошептал я.
Я упрямо согнул шею и пошел прямо на собак, отклоняясь от линии азимута.
— Уже который раз смерть преследует меня! Уже который! Не возьмешь и сейчас! Не возьмешь! Не возьмешь! Не возьмешь! — твердил я. — Давай-ка, сразимся! Эй, собаки, сюда! Нападайте! Посмотрим, кто сильнее!
Собаки опешили оттого, что я пошел прямо на них, не боясь их. Они стали бегать вокруг и даже разделились на две группы. — Самое главное — не бояться! Страх притягивает смерть! —
Одна из собак громко завыла. Остальные ответили ей хором. Потом собаки собрались в кучу и внезапно ринулись на меня.
Я на мгновение растерялся, но потом выставил нож и пошел на них, набычив шею. Я не боялся их, потому что уже… не боялся смерти. Я просто хотел сразиться с ними — исчадиями дьявола — и посмотреть, кто кого победит в бою. Я хотел боя, я жаждал его! Страха у меня не было. Была только жажда боя.
Собаки метрах в тридцати-сорока от меня остановились и стали рычать.
— Р-р-р-р-р, — передразнил я их, продолжая шагать в их сторону.
— У-а! — вдруг взвыла одна из собак.
Все собаки замолкли. И тут самая крупная из них, наверное, вожак, побежала в сторону, а за ней ринулась и вся стая.
Меня трясло. Я взял направление по азимуту и, в каком-то опустошении, пошел вперед. Почти стемнело.
— Я переборол смерть, потому что не испугался ее, — устало подумал я.
Я шагал и шагал в темноте. Только иногда, где-то сбоку, раздавался противный вой — «У-у-у-у!».
Вскоре, чуть-чуть в стороне от линии азимута, я увидел свет фар.
— Молодец, Тату… и Лан-Винь-Е, — проговорил я, — включили фары!
Лан-Винь-Е встретил меня восторженным криком.
— Мень, мень, мень! — услышал я.
Я обнял его, этого китайского парня. Он тепло смотрел мне в глаза. Тату отодвинул его и обнял меня. А Лан-Винь-Е задержался, включая свет в салоне автомобиля, достал мою фляжку и протянул ее мне вместе с кружкой.
— Пень! — сказал он.
Я понял правильно и сделал хороший глоток из… горла. Потом я протянул фляжку им обоим. Они с удовольствием выпили оставшийся спирт.
— Спасибо, мужики! — проговорил я по-русски.
Они ничего не поняли.
А потом мы лихо доехали до нашего лагеря, конечно же, хорошо поплутав.
Из палаток высунулись сонные лица ребят. Сергей Анатольевич Селиверстов сказал:
— Ну, как ты, шеф?! Поешь, каши много осталось…
Утром, проснувшись, я заставил себя умыться и переодеться.
А потом я отошел в сторонку и сел на землю — тибетскую землю. Она была холодной, но уютной.
— А ведь смерть-то прошла стороной! — отстранение подумал я.
Ко мне подошли Лан-Винь-Е с Тату.
— Среди китайцев не бывает трусов, — сказал Лан-Винь-Е.
— Великая нация не может иметь трусов, — важно подтвердил я.
Я вспомнил ангела с нелепым прозвищем «Голодный Черт», встал и прошептал:
— Спасибо
Сегодня мы отправлялись домой.
Глава 21. Домой
Мы собрали вещи и погрузили их в автомобиль. Сергей Анатольевич Селиверстов задержался возле ставшего и вправду каким-то родным яка.
— Так я к нему привязался, шеф, что уезжать тяжело!
Як терся носом о впалый живот Сергея Анатольевича.
— Ну ладно, хватит сантименты разводить! Поехали, Сергей Анатольевич! — прервал я затянувшуюся прощальную сцену.
Мы залезли в наш джип и тронулись в обратный путь.
Лан-Винь-Е был очень доволен, он ехал домой. Тату грустил. Равиль часто и невпопад хохотал. Рафаэль Юсупов почему-то с удовольствием крякал на кочках. Сергей Анатольевич Селиверстов, элегантно поглаживая висок, постоянно смотрел в небо. А у меня болел желудок, но не очень сильно.
Кайлас был закрыт облаками. Его не было видно. А так хотелось помахать ему рукой…
— Тату! Лань-Винь-Е! Давайте подъедем к подножию гор, откуда начинается Город Богов. Будет крюк километров в двадцать, ну и что ж с этого! — предложил я.
Все согласились.
Мы подъехали к подножию гор и остановились. «Как по заказу», опустился туман и окутал нас белой пеленой.
Я вышел из машины и пошел к горе. Равиль пошел за мной.
Дойдя до горы, я опустился на колени и провел ладонью по каменистой поверхности горы (а вернее, одной из гор вокруг Города Богов). Она показалась мне очень и очень родной.
Я посмотрел вверх и увидел только белый туман. А потом склонил голову, склонил ее перед Городом Богов.
Я закрыл глаза, представил величие Города Богов и… еще ниже склонил голову. Равиль так и сфотографировал меня… в тумане… со склоненной головой.
]Мы снова сели в машину и поехали. Урчал мотор, мерно так урчал. Я прикрыл глаза и начал тихонько засыпать, потряхиваясь на кочках и не обращая внимания на ставшую уже привычной и какой-то «родной», боль в области желудка.
— Ур-р-ур-р-ур-р, — урчал мотор.
А спалось так сладко-сладко. Плечо Сергея Анатольевича было уютным, хотя и жестковатым. Оно, это плечо, как бы облегало мою голову со всех сторон и убаюкивало. И вдруг среди урчания мотора стали различаться какие-то нотки. Эти нотки усиливались, усиливались и вскоре стали проявляться в виде мелодии, которую будто бы пел Сергей Анатольевич Селиверстов:
Баю-бай, должны все люди ночью спать.Баю-баю, завтра будет день опять.За день мы устали очень,Скажем всем: «Спокойной ночи».Глазки закрывай, баю-бай…