В одежде человека. Сфинкс или робот
Шрифт:
— Да, вы правы, — заверил его Эмиль.
— Так я и думал, — вздохнул пеликан. — Вчера я снова проходил мимо этого странного места и решил взглянуть, что на этот раз будут показывать в окне. Женщины и молодого человека не было, комната тоже исчезла. На этот раз в окне была видна дорога. Мы мчались по этой дороге, я и другие зрители, весь зал, и мимо нас проплывали странные пейзажи. Это так сложно понять: мы были одновременно и здесь и там, в темноте зала и под ярким солнцем пустынной дороги. Мы неслись как сумасшедшие и в то же время не двигались с места. Мы были не там, где были на самом деле, и делали не то, что делали в действительности. Такого я никогда не испытывал прежде, когда
События сменяли друг друга с невероятной быстротой. В окне были люди, которые ходили и разговаривали, открывали и закрывали двери, влюблялись и ссорились. Они то сидели в красивых комнатах, то через миг были уже где-нибудь в другом месте: скакали на лошадях в чистом поле или бороздили океан на большом корабле. И где бы они ни оказались, мы всегда следовали за ними.
А еще там был мужчина, который пришел в празднично украшенный дом и достал из кармана какой-то блестящий предмет. Он указал этим предметом, словно пальцем, на другого человека. Раздался громкий хлопок, и тот человек упал на пол, истекая кровью. А потом еще другие люди падали в той комнате. Это было ужасное зрелище, но люди вокруг меня сидели спокойно, и никто из них не бросился на помощь. Я тоже — к своему стыду — не двинулся с места.
Но вскоре и помогать уже было некому. Дом исчез, вместе с ним мужчина и все лежащие на полу люди. Перед нами снова была дорога, и мы мчались вперед навстречу новым событиям и приключениям, новому счастью и новым страданиям. Потом в зале зажегся свет, и дорога исчезла.
Окно снова стало белым полотном, и его задернули красной занавеской. В опере тоже закрывают сцену занавесом, после того как зрители, шумя и толкаясь, покидают зал.
Когда вы позвонили в дверь, я как раз размышлял о том, что произошло в темном зале. Теперь я думаю, что все это была иллюзия, картинка, отражение. На самом деле всего этого не было.
А еще я подумал, что люди почему-то хотят быть обманутыми и наслаждаются иллюзией. Я понял это еще в первый день своего пребывания среди людей. Им не хватает той реальности, которую они видят. Им недостаточно одного мира, и поэтому они выдумывают себе все новые и новые.
Стекло и алмаз
Однажды в ванной у пеликана Эмиль заметил на стене фотографию в рамке. На ней была девушка в белой балетной пачке и пуантах. Ее темные волосы были гладко зачесаны назад и собраны в пучок.
В тот же вечер пеликан произнес странную речь о женской красоте:
— У женщин необычайно красивые уши, — сказал он. — У птиц уши совсем не такие, у нас только ушные отверстия, которые скрыты под перьями. А у женщин уши нежные, как лепестки роз, и очень красивые.
— Я знаю одну девушку, — задумчиво продолжал он. — Она умеет очень хорошо слушать. А еще она умеет танцевать. В «Лебедином озере» у нее роль одного из маленьких лебедей. Она самая лучшая и самая красивая.
— Это ее портрет висит в ванной комнате? — осторожно спросил Эмиль.
— Да, — кивнул пеликан и закрыл глаза. — На сцене она, как я: птица и одновременно человек. Но она очень красивая птица — лебедь, а я неповоротливый пеликан. Ее зовут Хелена, друзья называют ее Леной. На днях ее искал наш оперный арфист. Я увидел ее в кафе, подошел и сказал: «Хелена, вас ищет арфа». Она мило улыбнулась и сказала: «Зовите меня просто Леной».
Вчера я снова видел ее, она вышла из гримерной, у нас как раз кончилась репетиция. «Здравствуйте, Лена», — сказал я. «Здравствуйте, господин Хурулайнен, — улыбнулась она в ответ. — Как прошла ваша репетиция?» Я сказал, что сегодня репетиция была не очень, потому что два сопрано охрипли. Она сказала, что у них тоже сегодня не клеилось, потому что прима-балерина была не в духе.
Тогда я предложил: «Может, исправим этот день парой пирожных?» Хотя, как вы помните, к пирожным я равнодушен. «Вообще-то я на диете, — сказала она, — но думаю, от одного маленького пирожного вреда не будет».
Мы спустились в кафе, я угостил ее кофе с пирожным — она выбрала «корзиночку», — и мы немного поговорили о том о сем. Я рассказал ей о своей жизни. Именно тогда я и заметил, что она умеет слушать и что у нее удивительно красивые уши…
— Вы рассказали ей, что вы — птица?
— Нет, я говорил только о своей человеческой жизни. Но когда-нибудь я расскажу ей всё, и я уверен, что она меня поймет. Мне бы хотелось пригласить ее в гости в следующую субботу.
Эмиль ничего не сказал, но он сильно сомневался в том, что девушка поймет пеликана.
Прошло несколько дней. За это время Эмиль ничего не слышал о прекрасной Хелене. Но заметил, что пеликан стал гораздо внимательнее относиться к своему внешнему виду. Он до блеска натирал ботинки перед тем, как выйти на улицу, а его парик сиял чистотой и свежестью — для ухода за искусственными волосами он купил специальный бальзам. Он больше не вспоминал о своей семье и выглядел несколько рассеянным, но счастливым.
Через неделю фотография Хелены исчезла со стены, а бальзам для волос был выброшен в мусорное ведро. Эмиль так и не узнал, что произошло между ними, но, очевидно, балерина все-таки побывала в гостях.
Пеликан сидел в кресле, развалившись и закинув лапы на подлокотник. Перед ним стоял бокал на высокой ножке, в котором пузырилась прозрачная ярко-красная жидкость. Сам он выглядел как-то неестественно веселым.
— Это вино, — пояснил он. — Вы не хотите попробовать?
— Я предпочел бы чай.
— Чай так чай, — отозвался пеликан. — Хоть и вода водой. Не знаю, что вы, люди, в нем находите. Но я не возражаю, пейте чай, раз вам так хочется. А я спою вам песню. Она о чае. А еще о стекле и об алмазе.
— Новая песня?
— Новая.
Он взял бокал в руки-крылья, склонил голову и запел:
Остынет чай, и вместе с ним — любовь, Уйдет по саду по тропинке узкой… В окне сентябрь шумит листвою вновь. Мы пили чай вдвоем, с бедой вприкуску. Я голову упрячу под крыло, Не странно ли, как холодно и строго Действительность стучит в мое стекло? А днем топталась робко у порога. И ночи все бессонницей полны — Едва сомкнешь ресницы утомленно, Как проступает правда через сны, Подобно желтизне в листве зеленой. Шумит листва, и дождь шумит с утра, Пусть смоет все воспоминанья сразу Для снов реальность чересчур остра, Как для стекла — касание алмаза. [2]2
Перевод Евгении Тиновицкой.