В оковах страсти
Шрифт:
— Нескольких из них я послал к черту.
— Ты… ты убил аббата, Эрик.
Я прикусила губы. Я вновь представила патера Арнольда, тело, лежащее в пыли, безжизненное, недвижимое…
— Ты не должен был делать этого, Эрик. Только не его.
Он безразлично пожал плечами.
— Я уже ничего не мог поделать. В самый опасный момент он оказался в неподходящем месте.
— Он был моим духовным отцом!
— Я убил его непреднамеренно! Бритоголовый не противник для меня.
Разгневанный, он стал смотреть в окно. Будто защищаясь, я натянула на плечи одеяло.
— Хочешь знать, что было дальше? — Сказан это, он обернулся. Когда я кивнула, мрачный взгляд его глаз посветлел, и я почувствовала, он уже не злится.
— Твой отец… — Собираясь с духом, он рассматривал свои руки. — Твой отец сражался со мной, как с равным. Он мог бы приказать спустить собак, призвать стрелков. Он… он мог, в конце концов, просто выжечь пещеру. — Немного помедлив, он поднял голову. — Он сражался, как благородный человек. Ты сказала ему, кто я?
Я с трудом перевела дух. От его взгляда невозможно было уйти. И я кивнула. Он задумчиво оглядел меня, и глаза его сузились.
— Как и всегда, то было жестокое сражение.
— Я боюсь за тебя, — чуть слышно прошептала я.
Он потер руки.
— Жестокий и великолепный бой, в самом деле. — Я увидела, как на мгновение загорелись его глаза. — Ведь я давно уже не держал в руках оружия.
Я растерянно посмотрела на него. Он коротко рассмеялся.
— Элеонора, я обучался ведению боя, а как же ты думаешь? Я слишком долго ждал того момента, когда смогу скрестить клинок с твоим отцом! — Лицо его приняло серьезное выражение. — Слишком долго. А ты считаешь, я должен был сбежать? Ведь он в чем-то обвинял меня. — Погрузившись в мрачные раздумья, Эрик отвернулся и забарабанил пальцами по подоконнику. — Он обвинял меня…
— Расскажи мне, как это было, Эрик.
Я подумала, что он меня не слышит, и переместилась к краю кровати, чтобы, когда он обернется, быть к нему поближе.
— Он послал в бой своих лучших людей и потерял их. — Голос его звучал странно и безучастно. — Что за бессмысленная смерть… — Он прислонился головой к стене и уставился в пустоту — В конце боя я увидел его так, как и хотел, поверженного на землю, к моим ногам, и мой меч упирался острием в его ремень, готовый впиться в его тело. Никто не отважился броситься ему на помощь, даже бритоголовый, стоя за моей спиной, затаил дыхание.
Руки его затряслись. Я притихла, вся обратившись во внимание.
— «Добей, бастард, доведи дело до конца! — шипел он. — Или трусишь?» Я положил свой меч чуть поодаль, и заставил его людей бросить в кучу оружие. Наблюдая за этим, он начал смеяться: «Что случилось, язычник? Ты испугался?» «Такого почтенного человека нельзя убивать», — сказал я. Тогда он рассмеялся еще громче: «Нет ничего проще, чем убить безоружного, а ты не можешь и этого, пес-язычник…»
Солнце опустилось за дома, я уже едва могла различать в отблеске догорающего дня его лицо. Но чувствовала,
— Что произошло потом, Эрик? Что же ты сделал?
— Он… он продолжал издеваться надо мной, называл меня насильником, развратником, и лицо его было таким же красным, каким оно становится у тебя, когда ты злишься, а его глаза… на мгновение мне показалось, что там, в пыли, лежишь ты… — Учащенно дыша, он провел рукой по волосам. — Я схватил его и отбросил к стене. «Убей меня, язычник», — сказал он тогда.
В комнате воцарилась полная тишина. Соскочив с подоконника, он пошел к двери.
— Эрик…
Он продолжил свой рассказ, стоя ко мне спиной.
— «Живи, граф, — сказал я. — Живи и не забывай меня. Все должны услышать это — я заберу твою дочь с собой и оставлю тебе жизнь, чтобы ты помнил меня каждый проклятый день твоей жизни!» — Эрик глубоко вздохнул. — А потом я ударил его так, что он, прежде чем упасть, пролетел поперек всей пещеры.
Дверь закрылась, я осталась одна.
Прошло довольно много времени, пока я осознала то, что рассказал он мне. Мои ноги и руки онемели от неудобной позы, меня знобило. Я не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой.
Мой отец жив, Эрик подарил ему жизнь. И не было никакого дня расплаты. Не пролилась кровь моего отца, он жив. Слезы закапали мне на запястья, прежде чем скатиться на одеяло. Я растирала их по лицу. Но почему же нет чувства облегчения? Вместо этого слезы…
И тут я услышала эхо от слов, которые давным-давно раздавались в моем саду, там, где благоухали лилии и мята. Тот, кто произносил их, хорошо знал, как дорога жизнь. Эхо маятником прокатилось от одной балки крыши к другой, докатилось до меня, стало отчетливее и громче, и наконец в ушах моих раздалось:
— Его кровь за мою честь.
Наконец я встала и выбежала за ворота. По самую щиколотку я увязла в жидком месиве и едва успела увернуться от повозки.
— Смотреть надо, ты, глупая гусыня! — проклинал меня крестьянин.
Его плетка рассекла ткань моего платья и обрызгала грязью. Я споткнулась о кочку и упала на дощатую перегородку. И лишь когда повозка уехала, я осмелилась поднять голову. На фоне вечернего неба отчетливо вырисовывался силуэт церковной башни. Рядом со мной открылся люк, и показалось неприветливое лицо.
— Добропорядочные люди в это время по улицам не шатаются. Убирайся отсюда, женщина, здесь ты ничего не получишь!
Я поплелась дальше, не обращая внимания на то, что и другие люди глазели мне вслед, отпуская в мой адрес непристойные замечания; один из них даже попытался схватить меня.
Перед церковным порталом я, тяжело дыша, присела и, оглядев себя с ног до головы, схватилась за голову. Босая, без накидки, в порванной тунике, вырвалась я из дома к церковной башне, даже не зная, где нахожусь… Меня шатало. Божья Матерь, помоги мне… Священнослужитель, который в вечерний час обрабатывал в саду рядом с церковью землю, поднял голову и подбежал ко мне, как только увидел, как я опустилась возле портала на колени.