В омут с головой
Шрифт:
Зимин набрал код и вошел в программу. Вынув карту памяти из фотоаппарата, он вставил ее в ридер компьютера и сбросил с нее всю информацию, после чего карточку очистил от фотографий и вновь вставил ее в фотоаппарат. Теперь он мог внимательно разглядеть снимки на экране.
На одном из них, сделанном в момент выхода Ольшанской и Бартеньева из офиса, он заметил, что она держит его за руку, будто ребенка собирается перевести через улицу. Увеличив изображение, он сумел разглядеть ключи в руке женщины. Это была связка с брелоком, и судя по большим ключам, они могли быть от дома либо другого помещения. В машинах такие не используются.
Ключи так ключи, что это меняет? Он ничего не знал об Ольшанской и последних пяти годах жизни Антона.
Просмотрев снимки, он открыл папку, где хранилось уголовное дело восьмилетней давности, заведенное на Бартеньева Антона Сергеевича. Здесь тоже имелись фотографии, но сейчас он решил посмотреть протоколы, подписанные Бартеньевым, и сравнить его подпись с подписью на квитанции автомастерской, где Бартеньев и его шеф оставили свои автографы. Подписи совпадали. В деле также имелись отпечатки пальцев. Если получить сейчас отпечатки, а это не составляет труда, то Антону крышка. Стоит его выманить на большую дорогу и сдать настоящим ментам, парню влепят срок под самую завязку. Беглый убийца — это не трамвайный щипач.
Зимин вздохнул. Нет. Ментам сдавать Бартеньева он не будет. Когда его осудили, он сожалел, что теперь не сможет дотянуться до его глотки. Зимин вынес ему свой приговор и считал этот приговор справедливым. Он выключил компьютер, лег на кровать и закурил. Ни одной стоящей идеи не приходило в голову.
В дверь постучали, и появился сосед, принаряженный в светлый костюмчик и ярко-красный галстук.
— Ты готов, Кирилл? Не забыл про ужин?
— Нет, не забыл. Заходи, Матвеич.
У Зимина мелькнула совершенно бредовая мысль. А если привлечь к своему замыслу этого прохвоста? Как? Вопрос… Но важна сама идея, ее можно покрутить и так, и эдак. Все лучше, чем ничего.
Зимин вскочил на ноги.
— А ты, Матвеич, запас пива сделал на утро?
— Полный холодильник.
— Вот что значит деловой человек!
Антон поднялся с постели и начал натягивать брюки. Рыжая бестия, как называл жену Никита Луговой, лениво потянулась на перине.
— А если, Антоша, тебя сегодня Лелька захочет? Смогешь? Я же из тебя, бедного, все высосала.
— Не захочет.
— Это почему же? Она баба страстная, по всему видно, у меня глаз наметанный. И как у тебя на меня сил хватает! Она небось с тебя не слезает. Так?
— Как видишь, хватает. Чего тебе до нее?
— Мне? Мне плевать. Она хорошо работает, большего и не надо. А ты хорошо трахаешься. Семейный подряд.
— Разница в том, что ты ей зарплату платишь, а мне нет.
Екатерина расхохоталась.
— Так я ей и плачу за десятерых. Думаешь, она стоит тех денег, что я ей плачу? Если хочешь, я тебя озолочу. Но только не наличными. Деньги тебе в руки я не дам, дорогуша. Ты же сбежишь. С тебя только скинь оковы, и упорхнешь, как птичка из клетки. Нет, Антошка, без тебя мне плохо будет. Не хочу тебя терять.
— Ладно. Пошел я. К друзьям обещал забежать.
— Иди, солнышко. Скоро увидимся. Долго я без тебя не могу.
Бартеньев спустился вниз, вышел на воздух и глубоко вздохнул. Домой надо еще заехать, душ принять. После встреч с Катей ему всегда хотелось смыть с себя ее липкий пот. Особенно сейчас, когда он собирался к Кузьме. Ему казалось, что от него воняет пороком и мерзостью.
Антон сел в машину и сорвался с места, как пришпоренный.
К Кузьме он приехал в восемь вечера. Он бывал у друга раз в неделю, иногда чаще. Приходил одетым с иголочки, каждый раз в новом костюме, благо от них шкафы ломились. Жена заботилась, дабы не ударить лицом в грязь перед своими друзьями. По собственной инициативе Антон надевал костюм, лишь собираясь в гости к Кузьме.
Кузьме Илларионовичу было пятьдесят, не старик еще. Остался он без правой руки и правой ступни. Работал в цеху по разделке рыбы. Мосток на галерее обломился, Кузьма рухнул прямо на конвейер и попал под ленточную пилу, угодил под ножи. Могло бы и пополам разрезать. Потом два месяца больничной койки, и гуляй! Пенсионных фондов в этих местах нет. Тут и бюллетени не оплачивают, и трудовых книжек не заводят. Частный капитал. Хозяин все решает.
Хозяин сжалился. Годом раньше у Кузьмы жена умерла от рака, и остался он с малолетней дочкой. Выделил ему хозяин пособие. Жить можно — цены смешные — но не очень-то шибко. Так, только чтобы концы не отдать.
Сейчас дочка школу заканчивала. Она-то и открыла дверь Антону.
— Здрасте, дядя Антон. Проходите.
— Здравствуй, Машенька.
Вот она, ахиллесова пята бывшего гонщика. Когда он видел девушку-подростка, у него душа уходила в пятки. Краснел он всегда и ничего поделать с собой не мог. Ну разве костюмами ее удивишь? Ему сорок два, а ей пятнадцать. Смотрел он на нее, как на икону, и млел, и таял. Святое создание. Часами мог смотреть, а руками -ни-ни! Только вот и смотреть-то в наглую тоже неудобно. Маша не баловала своим присутствием. Так, для приличия, посидит немного, чай попьет и уходит. За такие минуты блаженства Антону приходилось два часа, а то и больше, Кузьму выслушивать. Жаль, конечно, мужика, жизнь, можно сказать, конченная, но он с характером. Хорохорится. Волевой человек, не ровня Антону. Разные они были во всем. Кузьма этого не замечал. Он видел в Антоне благородство и сострадание и даже не догадывался, что его лучший друг навещает его из-за дочери.
Разумеется, сострадание имело место. Антон приносил Кузьме деньги. Сколько мог. Жена ему ни гроша не давала, а в гараже он получал не очень много. Конечно, Кузьма бы денег не взял. Гордый. Так Антон перед уходом Маше деньги давал. Он знал, что девушка где-то подрабатывает, вот и говорил ей, вручая конвертик: «Скажешь отцу, что премиальные получила. Тебе же надо купить и платье красивое, и туфельки». Маша брала. Он краснел, когда приходил, а она краснела, когда он уходил. Неудобно девушка себя чувствовала.
Кузьма встречал друга восклицаниями:
— Главный пижон города прибыл! И опять в новом костюме. Хорош, хорош! Ничего не скажешь. Красивый ты мужик, Антон. И руки у тебя золотые, и душа добрая. Такому человеку, как ты, надо на виду быть. Жаль. Жаль. Гниешь ты в этой дыре. Я-то ладно. На мне крест ставить пора. А чем же ты от меня отличаешься? Полон сил и энергии, а со мной в одной клетке сидишь. И выходит, Антоша, что ты такой же инвалид, как я. Вот что обидно!
— Да не слушайте вы отца, дядя Антон, — ослепительно улыбалась Маша, накрывая на стол.
– Где человеку нравится, там он и живет. Вот я решила уехать и уеду.