В опасности
Шрифт:
– Не могу, - сказал мистер Макдональд.
– Но могу попробовать.
Механики оторвали высокую вентиляционную трубу с колпаком - одну из нескольких уцелевших - и с помощью цемента насадили на обломок дымовой трубы. Ее надежно закрепили оттяжками (что было очень разумно при такой качке) и отправились вниз - разжигать вспомогательную топку.
Прошло не два часа, а четыре, и они вынуждены были признать, что ничего не получилось. Несмотря на самодельную трубу, мазут выбрасывало из топки.
Капитан Эдвардес сжал зубы; блеск его глаз, казалось, говорил о том, что он занят нынешней, неотложной проблемой; но на самом деле его мысли блуждали в прошлом. В его прошлом - до службы в "Сейдж лайн", - когда он плавал на
Сухопутным людям это кажется аномалией - что пароходные компании требуют обучения командиров на парусах; сухопутные люди склонны смеяться над этим глупым консерватизмом - как если бы от водителей лондонских автобусов требовали семилетнего стажа в конюшнях, чтобы доверить им автобус. Когда столько надо узнать о технике, зачем тратить время на изучение отжившего и бесполезного?
Ответ - это связано с Добродетелью. Ибо стремления к добродетели (из-за чего пошел в моряки мистер Бакстон) самого по себе недостаточно; добродетель надо упражнять, как любое человеческое качество. И есть фундаментальная разница между повседневной работой на парусном судне и повседневной работой на пароходе. Последняя несущественно отличается от работы на суше; на паровом флоте чрезвычайные ситуации возникают лишь иногда, изредка. На паруснике же всякое обычное действие во всякое время имеет характер в какой-то мере чрезвычайный. В него надо вкладывать всю душу и все свои силы - даже чуть больше. Таким образом, природная склонность к добродетели развивается благодаря ежедневной практике. Ибо перенос кливера при резком ветре, можно сказать, воспроизводит в миниатюре спасение судна в шторм.
Поэтому на парусном флоте человек приобретает такой опыт добродетели, который после, на пароходе, может стать решающим при спасении сотни жизней и миллионного имущества.
Будь это парусное судно, размышлял капитан Эдвардес, что-то можно было бы предпринять. Поставить временные мачты, поднять временные паруса, чтобы не свариться в этом адском вареве. Но что ты сделаешь на пароходе?
Он вспомнил одно из своих ранних плаваний на 150-тонной шхуне, приписанной к Портмадоку. В Северном море у них снесло мачты, а сами они забрались внутрь и качались беспомощно, как теперь на "Архимеде". Они везли домой груз леса; трюмы были набиты доверху, и на палубе лежали штабеля, пока шторм не отдраил палубу, как медную дверную ручку. А потом шхуна опрокинулась и снова встала прямо - через другой борт. Я знаю, это кажется невероятным, но так оно и было. В доказательство остались прожженные места на потолке каюты - там, где на него упали угли из печки! (Если бы опрокинулся "Архимед", он не встал бы на киль до Судного дня.)
Как только шторм утих, капитан и команда вылезли наружу - как голова и ноги осмелевшей черепахи. Мачт они лишились; зато в трюме было сколько угодно леса, из него соорудили короткие мачты и вставили их в помпы. Идти против ветра с этим самодельным вооружением шхуна не могла, но они без особых затруднений дошли до порта по ветру. Тогда к ним спасателей никто не посылал.
Затем капитан Эдвардес вспомнил свой первый рейс на пароходе. Стоя на вахте, он увидел, что идет шквал. На парусном судне дел у вахтенного было бы невпроворот, но на пароходе что ты делаешь, когда видишь шквал? Ничего только идешь в рулевую рубку прятаться от дождя.
Это палка о двух концах. Рыцарь, закованный в броню, может смеяться над пращами и камнями пехотинцев. Но если упал с лошади, тогда все: он даже на ноги не встанет без посторонней помощи. На пароходе можно смеяться над шквалами и противными ветрами. Но случись серьезная неприятность - тут уже не до смеха.
И все-таки что-то можно было сделать. У Эдвардеса даже мелькнула безумная мысль соорудить парус и идти под парусом. Привязать тенты к уцелевшим грузовым стрелам. Но все тенты порезаны: ими закрыли люки. Опять же, как повернуть чертов руль без пара? А без руля куда поплывешь под парусом?
Можно захватить голову руля талями, и тогда все вместе они, пожалуй, сумеют стронуть руль. Но какое же это управление? Минут десять уйдет, пока повернешь руль на несколько градусов. И все же можно попробовать... по крайней мере, под парусом не так будет качать...
Тут он опять вспомнил, что тенты порезаны - паруса сделать не из чего.
Если они пойдут когда-нибудь своим ходом, то под парами и никак иначе. А мазут отказывается гореть.
"Архимед" в конце концов - пароход, он полностью зависит от пара. Его нельзя вернуть в век паруса - с пользой. Если уж что-то придумывать - то придумывать, как развести пары. Короче, если не горит мазут, надо жечь что-то другое.
Капитан Эдвардес пошел искать мистера Макдональда и нашел его у вспомогательной топки: старший механик наблюдал за истечением мазута.
– Мистер Макдональд, - сказал капитан, - а как насчет твердого топлива?
– Если бы у нас был уголь и колосники. Колосники - ладно, но угля нет.
– Дерево?
Мистер Макдональд посмотрел на капитана как на сумасшедшего; потом вдруг сильно хлопнул себя по бедру.
Жечь в мазутной топке твердое топливо - на первый взгляд такая же затея, как топить вашу газовую плиту углем. Но на самом деле все не так безнадежно. Самое главное - нужна колосниковая решетка, на ней лежит топливо. На некоторых судах (теперь не на многих) топка универсальная; они везут с собой колосники и, когда удобно или необходимо, могут перейти с нефти на уголь. На "Архимеде" таких топок не было, но колосниковую решетку можно сделать.
И мистер Макдональд дал механикам новое задание: они взяли элементы пароперегревателей (это связки тонких труб по четыре-пять штук), ножовками нарезали их по длине топки и уложили на огнеупорные кирпичи. Поперек положили короткие обрезки. Топки загрузили прокладочной древесиной и сломанной мебелью и подожгли.
К тому времени, когда они занялись колосниками, волнение, должно быть, заметно успокоилось - иначе у них ничего бы не вышло.
2
Во второй половине дня оно действительно успокоилось, и капитан Эдвардес подумал, что уверенность, которую он выразил в телеграмме, хотя сам ее не чувствовал, все же оправданна. Корму заливало реже; наконец-то можно было как следует закрыть шестой люк. Вода в трюм больше не поступала. Однако "Архимед" уже принял, наверное, тысячу сто тонн, крен был 35 градусов, и дифферент на корму: можно сказать, головой вверх и насторожив одно ухо. Положение оставалось критическим.
Но теперь, когда опасность несколько отступила и волны уже не били судно, главной проблемой стал голод. Дик ходил слегка согнувшись, чтобы не так мучила пустота в животе. Поскольку качка уменьшилась, первый помощник предложил вытащить что-нибудь из кладовой. Кладовая располагалась впереди, прямо под полубаком. Раньше проникнуть туда было невозможно, даже во время затишья. Трап в кладовую оторвался, пробил дыру в полу, сломался сам и исчез. Под полом были мешки с рисом; разбухнув в морской воде, рис поднял весь пол и сильно забродил. Еще немного, и в кладовую нельзя было бы войти без маски; но брожение только началось. И вот Дик с железным крюком в руке уселся в бухту каната и был спущен в кладовую. Это была головокружительная работа: Дик отлетал на канате в одну сторону, а вода под ним катилась в другую, так что он и ящики, банки, которые надо было поймать, все время носились в разных направлениях и (как два родственника, назначившие друг другу свидание в большой толпе) все не могли встретиться.