В памяти навечно…

Назаров Игорь Павлович

Историческое значение Оршанской битвы активно используется для пропаганды рядом политических деятелей Белоруссии, Литвы, Польши, т.к. является крупнейшей из немногочисленных побед над войсками Московского государства в ходе всех русско-литовских и русско-польских войн. При этом ряд белорусских историков и политиков мифологизируют это событие, называют воинов Великого княжества Литовского белорусами, отождествляют Великое княжество Литовское с Белоруссией и полностью отрицают участие поляков в сражении. Из других мифов можно привести утверждения, что в этой битве впервые использовался бело-красно-белый флаг (флаг белорусских нацистов), битва остановила продвижение русских войск на несколько десятилетий,

что после битвы были отбиты у Московского государства Гомель, Чернигов и Брянск, что погибло не менее 40 тысяч русских. Потери в таких войнах неизбежны,возвращение утраченных земель вскоре наступит и Русь обретёт былую мощь.

10 сентября 2016 года Игорь Назаров / Игорь Сибиряк /.

Варнаки

Путевые заметки

Вступление

В конце ХIХ века, в нашем красивейшем селе Заводоуспенское, Тугулымского городского округа, Свердловской области, проездом по Зауралью, находился несколько дней, знаток и исследователь старины Урала, впоследствии известный и любимый писатель местного населения, Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Вот как он описал наше село того далекого времени.

Осенью 1888 года мне случилось побывать в Успенском заводе (Тобольской губ.), и там между прочим я случайно наткнулся на очень интересный материал из недавнего прошлого, о котором стоит сказать несколько слов. Дело в том, что этот Успенский завод – место упраздненной каторги, и всё население сложилось из бывших каторжан. На Урале таких каторг существовало несколько: в Богословском заводе, в Березовском заводе, а затем в Камышловском уезде – Ертарский завод. Успенский завод служил преддверием уже настоящей сибирской каторге. В Богословском и Березовском заводах каторжане работали разную «горную работу», а в Ертарском и Успенском существовали казенные винокуренные заводы, сдававшиеся в аренду партикулярным лицам. Каторжная казенная водка – это уже одно достаточно говорит за себя.

Успенский завод был основан в семидесятых годах прошлого столетия знаменитым уральским заводчиком Максимом Походяшиным. В 1792 году наследники Походяшина передали завод «в казенное содержание», а казна устроила здесь каторгу: два острога – мужской и женский и казармы на 200 человек солдат. Этот винокуренный завод, обеспеченный даровым каторжным трудом, сдавался казной частным предпринимателям. В 1830-х годах его арендовали Медовиков и Юдин, в 1840-х – Орлов, Алексеев и Шнеур, в 1850-х – Поклевский и в 1860-х – Попов. В 1864 г. каторга упразднена, и завод закрылся. В «цветущее время» существования этого оригинального промышленного предприятия выкуривалось водки до 700 000 ведер, а после откупа производительность сразу упала на половину. Домов в заводе было до 500.

Коренное жительство было в деревне Земляной, а около неё уже разросся каторжный завод. Отбывавшие каторгу устраивались здесь в качестве поселенцев заводили дома, женились и вообще окончательно входили в состав мирных граждан. Таким образом сложилось оригинальное население больше двух тысяч,– были тут и поляки, и турки, и черкесы, и немцы, а главным образом свои расейские – москвичи, рязанцы, вологжане, донцы. Последний каторжный с рваными ноздрями умер в 1877 году, а сейчас еще остается человек 30 стариков и старух, бывших каторжных. Я видел двоих стариков «с знаками»: на щеках глубоко вытравлена и затерта порохом каторжная азбука. Таких знаков существовало несколько: Б – бродяга, К – каторжный, С. П. – ссыльно-поселенец, Б. С. К. – бродяга ссыльнокаторжный. Замечательно то, что это каторжное население, сложившееся из отбросов и отребья крепостной России, ничем не выделяется в среде других деревень и сел, и даже состав преступлений самый ничтожный. Это знаменательный факт, потому что Урал и Сибирь по части

всяких нарушений закона, грабежей и вообще душегубства стоят очень высоко. Убийства в Успенском заводе случаются крайне редко, тогда как на других уральских заводах они, к сожалению, составляют почти заурядное явление. Конечно, такой малый процент преступлений в Успенском заводе объясняется не воспитательным влиянием каторги, а некоторыми исключительными условиями, о которых будет речь ниже.

– Чем же теперь живут в заводе? – спрашивал я одного старика.

– А как водку прекратили, ну, народ и побрел… Бабы ковры ткут, мужики деревянную посуду делают, а которы в Сибирь зачали уезжать. На Олекму, на золотые промысла ездят… Поживет там год-два артель – и домой. Большие деньги вывозят… Извозом тоже займуются, пашню пашут. У кого на что сноровка…

Каторга уничтожена в 1864 году, и 2 1/2 тысячи заводского населения остались без куска хлеба. Кажется, уж тут все поводы для «шалостей» – и тракт из Тюмени под рукой, но часть населения изобрела свое домашнее «рукомесло», а другая часть разбрелась. Года два тому назад Успенский завод опять ожил благодаря выстроившейся здесь громадной бумажной фабрике товарищества Щербакова и К°.

– Вот, когда Поклевский был – все хлеб ели, – единогласно утверждают все старожилы.

– Умственный был человек… И себя не обижал, и нам около ево тепло было. Конешно, Попов, который его заступил, тоже хороший был человек, да только денег у него не было… Светло уж очень жил. Арендатор Попов, при котором закрылся завод, оставил по себе легендарную память. Ездил в каретах, шампанское лилось рекой, и в господском доме постоянно веселилась толпа гостей, наезжавших к тароватому хозяину со всех сторон. Одних служащих в конторе было больше ста человек.

– Главная причина: добрый был человек, – объяснял ямщик, который вез меня в завод. – Этих гостей нетолченая труба, и летом каждый день на острова ездили с музыкой. И что за жисть только была! Например, у Попова кучер, под кучером другой, под другим третий – человек пятнадцать кучеров. Тоже вот прачка – кажется, последнее дело, а под первой прачкой другая, под другой третья, под третьей четвертая… Каждый вечер рабочим на фабрике порца водки. Добреющий был человек…

В шестидесятых годах в Успенском заводе образовалась целая колония из ссыльных поляков, и, как рассказывают старожилы, Достоевский, возвращаясь из Сибири, заезжал сюда и гостил недели две.

Наружный вид завода ничего особенного не представляет: большое селение точно заросло в лесу. Есть заводский пруд, есть развалины солдатской кордегардии с высокой деревянной каланчой; от острогов остались только фундаменты. На месте «винной фабрики» теперь валяются кучки щебня, старые бревна и разная другая ломь. На берегу пруда выросла новая фабрика, скрасившая своими новенькими корпусами весь завод. На площади, в двух шагах от фабрики, стоит каменная церковь, построенная каторжными; в ней старинный иконостас, пожертвованный Екатериной II. Улицы широкие, выстроенные по плану, дома на заводский лад – вообще внешний вид хоть куда. Кое-где у домов садики – это уж не по-сибирски, а по-расейски. Сибиряк вырубает всё около дома дотла, и садики занесены сюда с Волги, а, может быть, даже из Малороссии.

II

В Успенском заводе я прожил несколько дней и внимательно наблюдал каторжное население, по-сибирски – варнаков. Ничего особенного – люди как люди, хотя большинство попадавшихся физиономий не местного происхождения – такие лица попадаются только в коренной России, под Москвой или на Волге. «Желторотые» сибиряки красотой не блещут.

– У нас тут всякого жита по лопате, – говорил мастеровой с фабрики. – Со всей Расеи народ согнат… Все мы варначата, потому либо отец варнак, либо мать варначка, а у других дедушко или баушка.