В парикмахерской

Ваша очередь, пожалуйте, гражданин! Подравнять прикажете и побриться? В момент. Ну, знаете, стриг я вашего Драбкина, он хотя и большой начальник, а борода у него неважная, прямо второй сорт бороденка. А впрочем, какие теперь и начальники-то? Так, мечтание одно: ни выправки у них, ни сановитости,

А ведь раньше в мою парикмахерскую вся знать ходила. Князья, генералы, графы, пажи. И швейцар уже знал: «Ваше сиятельство, ваша светлость!» Да и мы из выражений не выходили. Всегда уж, бывало: «Окажите милость, ваша честь», или: «Доставьте честь, ваша милость». И бороды у них супротив теперешних ку-у-да! Волос, я вам доложу, как проволока, заграничный волос, аглицкий. Преешь-преешь над ним, прямо ломовая работа. И уж такие были заслуженные, страсть! Но при всем том образованности у них элементарной все-таки не было, чтобы посредством высших наук…

Например, приходит ко мне генерал: крест на кресте, даже плюнуть на грудь некуда, и требует остричь сухим бобриком при несмоченной голове. А при нем мой помощник, Родионов, пьяница такой, все фиалковый корень жует, а от самого все-таки тухлой щукой всегда пахло.

Родионов и говорит:

— Сухим бобриком не могу, у меня чересчур кривое горло.

Генерал как крикнет, как топнет:

— Плевать я в твое горло-то хотел!

Тогда Родионов стал генерала стричь. Я же, освободившись, начинаю читать генералу общедоступную лекцию при всей вежливости речи:

— Извините, говорю, ваше превосходительство, но я, как будучи профессор по своей специальности, то мне приходилось встречать всевозможные случаи, в том числе и человеческие горла. Есть, говорю, на передней части мужской шеи одна история, называется, ваше превосхо дительство, кадык, особенно у пьяниц или церковных певчих из октав. И притом, имейте, говорю, в виду, кадыки бывают обоюдных комбинаций: нутряные и наружные. Ежели кадык нутряной, его и не видать, получается прямое горло, и кадык сидит в горле, как пробка в бутылке. Но коль скоро кадык выкатывается на улицу, это называется кривое горло, ваше превосходительство. А стрижка же сухим бобриком самая опасная: это обозначает все торчком: спереди, сзади, на висках, чтобы полный круг был, и при такой деликатной механике ужасно мелкий волос летит, как пыль, и все отскакиваемые волосинки неопровержимо попадают при кривом горле в легкое, отчего влечет чахотка. А вы извольте взглянуть, ваше превосходительство, на этого субъекта Родионова, у него, между нами говоря, чересчур кривое горло, и кадык самый неестественный. Вот по этому по самому, ваше превосходительство, Родионов поупорствовал, но, снисходя к вашим заслугам, он изволил приступить к стричью, приняв весь риск чахотки на свою личную ответственность.

Генерал поморщился и протянул так, знаете ли, иронически:

— Мм-да-а, — а потом как пустит: — Да за такую мни мую пропаганду вас в окопы, подлецов!

С тех пор ни ногой ко мне. Да и черт с ним. Или, например, разные дамы из высших аристократок. Подъедет в карете какая-нибудь барышня рюрюрю,

капризного воспитания, — беда, я вам доложу, хоть плачь. «Ах, щипцы горячи! Ах, бандо не умеете класть! Ах, профиль мне испортили! Ах, какие руки у вас не очень чистые!» До того прыгаешь над ней, что не только рубаха, а и сапоги-то взмокнут.

Ну, а теперь на этот счет, в направлении, то есть, женского пола, нам с новым режимом большое облегчение вышло. Коммунисток, например, случается стричь — одна приятность. Ее чем короче обкорнаешь, тем лучше: картуз надела, трубку закурила и пошла. Очень ей надо локоны пускать да всякие рюрюрю, раз у нее одни заседания на уме.

Но коль скоро дело коснулось нового режима, я скажу. Можете себе представить, что было после революции. Тут уж черт знает что… Советские парикмахерские открылись, народ повалил толпами, неизвестно откуда и взялся. Ведь, кажется, подыхали все от голода, а стричься да бриться — огромные хвосты: конечно, всякому лестно на дармовщинку-то. Ну, надо правду сказать, теперь уж дело прошлое: обращались парикмахеры безобразно, потому — мастера озлоблены, голодные, холодные, заработков лишились, на учете все, — поэтому стригли с остервенением. Иного так оболванят, тошно смотреть. Подойдет стриженый субъект к зеркалу и попятится в полном затруднении себя признать. Зато в три минуты: цырк-цырк-цырк — и готово.

И волос этих бывало да шерсти человеческой с бород прямо неимоверные размеры: каждый божий день по двуспальному матрацу можно бы набивать. Но, конечно, мы не американцы.

Или не угодно ли такую хронику. Заведующим в нашей коммунальной парикмахерской был ротный цурульник из солдат коронной службы. Такой стервец оказался, страсть! Например, без двух минут шесть — можете себе представить — садится к нему в порядке живой очереди какой-то товарищ, этакий волосатый, знаете, черный, и предлагает стричь. Заведующий, не торопясь, взял под машинку весь затылок и правую часть головы от уха. А часы как раз бьют шесть. Так можете себе вообразить — парикмахер кладет машинку и снимает фартук. Клиент в ужас, в крик. А тот:

— Мы, товарищ, закрываем по декрету ровно в шесть. Вот объявление, а вот перед вашим взглядом часы. Завтра пожалуйте, докончим.

И так сколько раз. Но уж такого грандиозного безобразия над свободной личностью я не признаю и всегда оказывал снисхождение: хоть плохо — цырк-цырк-цырк, а оболванишь.

Освежить прикажете? Нет? Тогда извольте, я усы брильянтином подмахну, у нас теперь товар самый лучший, заграничный, из Петрожиртреста, собственного изготовления. Ну, вот-с, пожалуйте. Мальчик! Обчисти гражданина…

1923