В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
— А вы только напишите: «Разрешаю 20 дней Москву» и подпишите задним числом.
— А что это тебе дает?
Он вдруг сам понял и, пристально взглянул на меня, усмехнулся, начал писать резолюцию, потом еще раз пристально посмотрел на меня и сказал:
— А ты оказывается Бендер.
— Приходится, — ответил я, — жене скоро рожать. А война-то ведь закончилась и офицеров в резерве больше, чем достаточно.
20 дней пролетели как один миг. Со страхом я думал о расставании с женой. Слабенькая, бледная. Семья большая, питание очень плохое, а беременность тяжелая. И меня при родах не будет? Нет, не мог я уехать, оставить ее в таком тяжелом состоянии. Я, конечно, понимал, что ничем помочь ей не смогу. Но, думаю, сознание того, что я здесь, рядом, даст ей больше сил. И я решил — буду Бендером. Отпускные документы у меня были выписаны на бланках дивизии, и в Москве я их зарегистрировал у коменданта. За два дня до истечения срока моего отпуска пошел в ГУК, к направленцу Прикарпатского военного округа.
— Я здесь в отпуске по болезни. Время выезжать, а я получил письмо, в котором мне сообщают, что наша дивизия расформирована. Куда же мне теперь ехать? Подполковник куда-то сбегал и принес направление в «резерв ГУКа». Через неделю вызвали — предложили несколько должностей. Я твердил одно и то же — пойду только комдивом, заведомо зная, что такую должность в условиях закончившейся войны, когда освободились сотни комдивов со стажем, никто мне не предложит. Но… предложили. Через несколько дней вызвали и направили к направленцу Дальнего Востока. Старый знакомый, теперь уже полковник — Анцыферов. Я его знал еще капитаном. Он предложил мне командиром дивизии в 5 армию. Посмотрел я на него, улыбнулся и говорю: «Знаешь, Анцыферов, я когда уезжал оттуда в 1943 году, ей Богу ничего не забыл. Правда, я тогда не предполагал, что на Дальнем Востоке вспыхнет война. Если бы предполагал, ответ, возможно, был бы другим. Во всяком случае, когда боевые действия в Манчьжурии начались, я пожалел, что не принял предложения Анцыферова. Но тогда мы посмеялись, поговорили, и я снова вернулся к направленцу резерва. Тот смеется: „Я вижу, вам не к спеху уезжать из Москвы?“
— Да, — в том же тоне отвечаю я. — «Умрем же под Москвою, как наши братья умирали…»
— Но, видишь ли, — говорит он, — я деньги получаю за то, чтоб в резерве долго не сидели. Вот и тебя должен пристроить так, чтоб обоим нам было хорошо. Давай я тебя пошлю в прикомандирование к управлению по использованию опыта войны. Ты ведь окончил академию генштаба. Вот и потрудись над научными проблемами.
Начальник Главного Управления Генштаба по использованию опыта войны генерал-полковник Шарохин Михаил Николаевич, мой однокашник по академии генерального штаба, принял меня очень тепло и сердечно сказал: «Я тебя пошлю в уставное управление, с дальним прицелом, с расчетом зачисления на штатную должность. Там у нас предвидится, но много времени на согласование уходит. Пока будут согласовывать, поработаешь как прикомандированный. Через месяц со мной разговаривали большие чины. Предложили должность заместителя начальника Уставного управления. Я согласился. На этом замолкло. А отношение ко мне как-то изменилось. Через некоторое время начальник Уставного управления генерал-майор Есаулов, который уже начал было вести себя со мной, как со своим заместителем, оставшись наедине, сказал: «К сожалению мне с вами работать не придется. Это я говорю доверительно. Я не должен этого делать. Вам скажут об этом официально, через отдел кадров. Они там придумают формулу отказа, но я вам скажу, что не пропустила вас контрразведка, из-за жены — подчеркнул он. Из-за ее биографии — подумал я. Но это между нами. Мне очень жаль, что так получилось. Вы мне очень подходите.
Таким образом мне пришлось еще один раз возвращаться к своему старому знакомому — направленцу резерва.
— Что же это ты там не пришелся ко двору? — встретил он меня вопросом.
— Не знаю. Во всяком случае не по моей вине. Работал добросовестно.
— Да, все шло хорошо. Твое начальство благодарило меня. Хвалили твою работу и вдруг «откомандировываем». Ну, куда же мне тебя направить?
— А в академиях мест случайно нет?
— В академиях? А ты пойдешь?
— Конечно.
— Так что же ты молчал? Мест в академиях сколько угодно. Туда не идут. Отказываются. Поэтому и тебе я не предлагал. В какую ты хочешь? В академию Генштаба или академию им. Фрунзе?
— В академию им. Фрунзе.
Через несколько минут у меня в руках было направление на согласование.
Заместителем начальника академии по научной и учебной работе был в это время мой старый добрый знакомый Сухомлин Александр Васильевич.
— Я безусловно «за», — сказал он, — но не будем обходить начальника оперативно-тактического цикла.
Должность эту занимал генерал-полковник, герой Советского Союза Боголюбов Николай Николаевич — брат известного советского академика Боголюбова Александра Николаевича. Николая Николаевича я знал еще с академии генерального штаба. Он был из первого набора. Когда я учился на первом курсе, он учился на втором. В связи с разгромом преподавательских кадров он, как и Гастилович, был переведен на преподавательскую работу до окончания академии и оставался на этой работе до начала войны. Ко мне от относился, по непонятным для меня причинам, с исключительной теплотой, хотя я никогда не был в его группе. И сейчас он меня узнал, как только я появился в двери.
— Григоренко? Откуда? Какими судьбами? Заходите! Садитесь! Рассказывайте!
Я сказал, что пришел согласовываться на преподавательскую работу.
— На какую кафедру? Оперативного искусства! Общей тактики?
— Хочу начать с общей тактики.
— А почему не пошли в академию Генштаба?
— Именно
— Думаю, что это правильно. Давайте вашу бумажку. Подпишу. И скорее приходите. Работы много. Поработаем.
И мы начали работать. 8 декабря 1945 года я вошел в Военную Академию имени Михаила Васильевича Фрунзе уже как старший преподаватель кафедры общей тактики. Начался мой 16-летний творческий путь в военной науке и педагогике. И одновременно начался тот путь, который привел меня и не мог не привести к сегодняшнему.
Я часто спрашиваю себя, почему мною был избран путь, ведущий в академию, в то время, как жизнь меня толкала на другое, и сам я стремился к этому другому. Карьера преподавателя меня никогда не прельщала. Меня влекла командная карьера. И вдруг, когда она стала абсолютной реальностью, я от нее уклонился, а затем сам выбрал преподавательскую карьеру. Знал же, что в смысле должностного роста и получения высоких званий она совершенно бесперспективна. Понимал я также, что предложение командарма 52 дает возможность встать на путь стремительного продвижения. Получить дивизию в 38 лет — это площадка для самого высокого взлета. И вот я с сожалением, но отказываюсь. Ну, пусть отказался, когда кончался отпуск. Была причина — желание быть рядом с женой в трудных для нее родах. Но судьба дала мне возможность вернуться на тот путь. В сентябре я встретил в ГУКе генерала Соколова. Он оформился в запас. Он мне сказал, что командарм 52 запросил в ГУКе меня на должность комдива. Я проверил. Да, запрос ГУК получил, но ответил, что я имею предназначение на должность в Генштабе. Жена к тому времени уже родила, и эта нить меня не держала. Стоило мне послать телеграмму командарму и заявить в ГУК о том, что отказываюсь от должности в генштабе, и я получил бы дивизию. И сегодня был бы в советских вооруженных силах еще один мало ведомый генерал-полковник или генерал армии, а то так и маршал Советского Союза, но для этого полковнику Григоренко пришлось бы начать свой послевоенный путь с преступления. Дивизия, которая предназначалась в мое командование участвовала в подавлении повстанческого движения на Украине. Мои бывшие подчиненные (по 8 дивизии) заезжали ко мне в Москву и с возмущением и болью рассказывали, как они жгли и разрушали дома, заподозренных в помощи повстанцам, как вывозили в Сибирь семьи из этих домов, женщин и детишек, как выбрасывали население из сел и хуторов, как устраивали облавы на повстанцев.
Во время одного из моих выступлений уже здесь, в США, мне задали вопрос — воевал ли я против УПА. Я ответил: «Бог уберег». И это действительно так. Это действительно чудо, что я не занял должность, которую очень хотел занять и которую мне буквально в руки давали. Если бы я ее занял, то безусловно воевал бы и против УПА, и против мирных земляков своих. Я, тогдашний, был способен на это. А если бы встал на этот путь, то продолжал бы и далее изменяться в сторону бесчеловечья. И может Эфиопию сегодня душил бы не Василий Иванович Петров, а Петр Григорьевич Григоренко. Мне остается только возблагодарить Господа за то, что он не допустил меня на тот путь, что он помог мне пойти по иному пути и встретиться с людьми совершенно непохожими на Петровых.
Я не верю, что человек безвольно движется по твердо указанному Богом пути, как записано в книге судеб. Бог вкладывает в человека и доброе и злое. Как человек разовьется, по какому пути пойдет, это зависит и от самого человека и от среды, и от условий, в которых человек живет и действует. Человеку все время приходится делать выбор пути, решать, куда пойти и какие действия предпринять. Я не избежал этого. Много раз мне в моей жизни приходилось выбирать. Послевоенный выбор едва ли не самый ответственный. И хотя я и не понимаю, как я смог сделать правильный выбор, но догадываюсь, что Бог не оставил меня своим Промыслом, потому что я все же предпочел добро. Во мне самом победила любовь к жене, к едва родившемуся сыну, к своей семье. Ради них я отказался от пути тщеславия. И Бог благословил этот выбор, повел меня на путь правды и добра.
25. Решающий поворот (Военная академия им. Фрунзе)
8 декабря 1945 года я буду помнить до конца дней моих. Когда я, сдав в отдел кадров академии свое предписание, направился на кафедру, мною овладело удивительное, торжественное чувство.
С этим чувством я и вошел в кабинет начальника кафедры. Самого его не было… Здесь находился, работавший в этом же кабинете, заместитель начальника кафедры генерал-лейтенант Сергацков. Брови, примерно такой же толщины как и у Брежнева, срослись в одну линию и это придавало ему суровый, грозный вид. Брюнет — сказать о нем было бы слишком слабо. О таких говорят — «черный». «Черный, как цыган», — подумал я. Ему бы цыганскую рубаху и шаровары, да кнут в руки и никто бы и не догадался, что это советский генерал. Каково же было мое удивление, когда я вскоре узнал, что Сергацков действительно цыган. Выходило, что не генерала можно замаскировать под цыгана, как я подумал, а цыгана нельзя скрыть и под генеральской формой. Кстати, оказался он совсем не таким грозным, как выглядел. Был добрым, заботливым и весельчак, как истый цыган. Мы с ним поговорили. Потом он проводил меня в преподавательскую первого курса и познакомил с находившимися там преподавателями.