В погоне за рассветом
Шрифт:
— Посмотрите, согласны ли вы с моим выбором, мирза Поло? Обратите внимание, что у всех передние ноги больше, чем задние, а это верный признак превосходной выдержки. Еще ни у одного из них нет червей в носу. Всегда следите за этим и, если когда-нибудь увидите признаки заражения, засыпьте им в ноздри побольше перца.
Поскольку отец и дядя сами совершенно не разбирались в верблюдах, они, разумеется, одобрили выбор визиря. Продавец велел своему помощнику отвести верблюдов, связанных в шеренгу, в дворцовые конюшни, а мы налегке отправились за ними.
Во дворце шах Джаман и шахрияр Жад уже поджидали нас в комнате, заваленной подарками. Они хотели, чтобы мы передали их великому хану Хубилаю. Здесь были туго свернутые qali высочайшего качества, шкатулки с драгоценностями, изящные блюда и кувшины, сделанные из золота, shimshir из нейризской стали с ножнами, украшенными драгоценностями. Для женщин хана Хубилая были приготовлены отполированные зеркала, тоже из нейризской стали, сурьма и хна, кожаные фляги с ширазским вином, тщательно упакованные черенки самых прекрасных роз из дворцовых садов, а также черенки не имеющих семян банджа и мака, из которого делают терьяк. Самым замечательным из всех подарков была доска, на которой какой-то придворный живописец нарисовал портрет мужчины — грозного и аскетического вида, но слепого, его глазные яблоки были абсолютно белыми. Это было единственное изображение живого существа, которое я когда-либо видел в мусульманской стране.
Шах пояснил:
— Это лик пророка Мухаммеда (да пребудет с ним мир). В государствах великого хана много мусульман, и многие из них даже не представляют, как пророк (да пребудет с ним мир) выглядел при жизни. Вы возьмете этот портрет, чтобы показать им.
— Простите меня, — сказал дядя Маттео с несвойственной ему нерешительностью. — Я думал, что изображение живых людей запрещено исламом. А уж образ самого пророка?..
Шахрияр Жад объяснила:
— Изображение не считается живым, пока не нарисованы глаза. Вы наймете какого-нибудь живописца, чтобы нарисовать их перед тем, как подарите картину хану. Требуется поставить всего лишь две коричневые точки на глазных яблоках.
Шах добавил:
— Сама картина нарисована такими красками, которые через несколько месяцев поблекнут, и портрет полностью исчезнет. Таким образом, он не может стать предметом поклонения, которые так чтите вы, христиане, и которые запрещены Кораном, потому что в них нет необходимости для нашей более цивилизованной религии.
— Этот портрет, — сказал отец, — станет самым удивительным подарком из всех, которые хан когда-либо получал. Светлейший шах очень великодушен в уплате дани.
— Я бы хотел послать Хубилаю также несколько невинных девушек из Шираза и мальчиков из Кашана. — Шах призадумался. — И я уже пытался делать это прежде, но почему-то они никогда не прибывали к его двору. Девственников, должно быть, очень трудно перевозить.
— Остается только надеяться, что мы сможем доставить все это, — сказал дядя, показывая на подарки.
— О, не беспокойтесь, тут проблем не возникнет, — заверил его визирь Джамшид. — Один из ваших новых верблюдов легко сможет нести весь этот груз и делать с ним восемь фарсангов в день, причем вода ему понадобится только раз в три дня. При условии, конечно, если у вас будет опытный погонщик верблюдов.
— А он у вас уже есть, — сказал шах. — Еще один подарок от меня, на этот раз не для хана, а для вас, господа. — Он сделал знак стражнику у дверей, и тот вышел. — Раб, которого я сам только недавно приобрел, его купил для меня один из придворных евнухов.
Отец пробормотал:
— Великодушие светлейшего шаха не имеет предела и поражает.
— Ну что вы в самом деле, — скромно сказал шах. — Что я, не могу подарить своим друзьям раба? Даже такого, который стоил мне пять сотен динаров?
Стражник вернулся вместе с рабом, который тут же упал ниц и пронзительно заверещал:
— Да будет благословен Аллах! Мы снова встретились, добрые хозяева!
— Sia budel`a! [140] — воскликнул дядя Маттео. — Да это же тот негодяй, которого мы сами отказались купить!
— Эта тварь Ноздря! — воскликнул визирь. — И правда, мой господин шах, как это вы решились обзавестись этим презренным лишаем?
— Боюсь, что он привел евнуха в восхищение, — кисло пояснил шах. — А меня — нет. Итак, он ваш, господа.
140
Вот так так! (ит.)
— Ну… — сказали дядя и отец, чувствуя неловкость, но не желая обижать хозяина.
Подарок вообще-то принято хвалить, даже если он тебе не понравился. Однако на этот раз сам шах честно признался:
— Я никогда еще не встречал такого непокорного и противного раба. Он бранился и оскорблял меня на полудюжине языков, которые я не понимаю, кроме одного слова «свинина», которое встречалось во всех.
— Он также дерзко вел себя со мной, — добавила шахрияр. — Вообразите себе раба, который хулит сладость голоса своей хозяйки.
— Пророк (да пребудет с ним мир), — заметил тварь Ноздря, словно размышлял вслух сам с собой, — пророк называет дом, из дверей которого доносится женский голос, пр о клятым.
Шахрияр злобно посмотрела на него, а шах сказал:
— Вы слышите? Ну ладно, евнуха, который купил его без спроса, четвертовали. Евнух ничего не стоил, поскольку был рожден под этой крышей одной из моих рабынь. Но ведь этот сын суки шакала стоит пять сотен динаров, и им надо распорядиться с большей пользой. Вам, господа, нужен погонщик верблюдов, а он утверждает, что может им быть.
— Истинно! — завопил сын суки шакала. — Добрые хозяева, я вырос среди верблюдиц, и я люблю их, как своих родных сестер…
— В это, — сказал дядя, — я верю.
— Ответь-ка мне на вопрос, раб! — рявкнул на него Джамшид. — Верблюд становится на колени, чтобы его нагрузили. Он жалуется и стонет изо всех сил, когда на него укладывают каждый следующий груз. Как ты узнаешь, что его больше нельзя нагрузить?
— Это просто, визирь-мирза. Как только верблюд перестанет роптать, это значит, что вы положили на него последнюю соломинку, которую он сможет нести.