В погоне за Солнцем
Шрифт:
Небесные знамения мне дадут знать, что надлежит начать великое дело, но до первого знака мне следует скрывать это от всех людей, а узрев первое знамение, я должен встать, приготовиться и крушить моих врагов их собственным оружием [305] …
Уильям Стайрон в романе “Признание Ната Тернера” (1967) попытался изобразить, что мог испытать Тернер: “Глянув вверх, я увидел, как, медленно угасая, солнце пожрало черный силуэт луны. В сердце у меня не возникло ни удивления, ни страха, лишь чувство открытия, окончательной всеподчиняющей ясности [306] ”.
305
См.: John B. Duff and Peter M. Mitchell, eds., The Nat Turner Rebellion. N. Y.: Harper and Row, 1971. Р. 19.
306
Пер.
В тот же год, когда Твен опубликовал “Янки…”, полное солнечное затмение разожгло огонь новой религии. Первым ее адептом стал мальчик-пайют (пайюты – индейское племя), сирота, родившийся в штате Невада около 1858 года. Его взял в свою семью местный фермер и дал ему имя Джек Уилсон. Как и Нат Тернер, он вырос благочестивым ребенком, а в возрасте двадцати с чем-то лет стал фактически местным святым, поражая соседей мудростью речей, а также новым именем Вовока (что переводится как “резчик” – вероятно, подростком он работал по дереву). В 1888-м он тяжело заболел скарлатиной. Над Нью-Йорком прошло затмение, а когда Солнце вновь появилось, несколько пайютов ворвались в жилище пророка и обнаружили его в коме. “Сам час его преображения стал кульминацией, – размышляет его биограф Пол Бейли. – Покинуть ряды смертных в страшный момент смерти Солнца – это было предвестьем божественного промысла и небесного вмешательства. Верующие пайюты, удостоверившись с помощью ножа и огня, что это не сон, были готовы уже приписать спасение Солнца от черного чудовища высокому заступничеству их небеснорожденного пророка [307] ”.
307
Paul D. Bailey, Wovoka, the Indian Messiah. Los Angeles: Westerlore Press, 1957. Р. 93–94.
Когда Вовока чудесным образом воскрес, он сообщил последователям, что был в зеленой стране, где мертвые вновь обрели жизнь, и предписал им исполнять специальный танец, призванный поднимать дух. “Совсем скоро уже Земля умрет, но индейцам не следует бояться, потому что Земля оживет, как Солнце умирает и вновь возвращается к жизни”. Он предрекал, что белую расу сметет поток воды и грязи, а его люди станут молодыми и лишенными болезней и боли; земля будет плодородной, дичь вернется в изобилии, а страна вновь превратится в индейский рай.
Этим видениям было сложно сопротивляться. В течение нескольких месяцев племена уошо, баннок и пит ривер освоили медленные па этого танца, который белые называли “танцем призрака”. Апостолы из пайютов разносили послание Вовоки племенам валапай, мохаве и даже далеким навахо. “Ни одно религиозное движение в истории, – утверждал Бейли, – не распространялось быстрее и с большим эффектом”. Бюро по делам индейцев и Министерство внутренних дел забеспокоились, но в этом не было нужды. Вовока неблагоразумно назначил точный год своего перевоплощения – 1900-й. Когда в этом году ничего не случилось, великое движение, возникшее от затмения в 1889 году, угасло. К моменту смерти в 1932 году Вовока стал лишь выцветшей сноской в книге истории.
Толпа парижанок, собравшихся вместе, наблюдает за затмением 26 августа 1892 года. Некоторые из них используют специальные фильтры, чтобы не повредить глазам (From La Vie Illustr'ee: L’Eclipse Solaire du 30 Ao^ut, Rue de la Paix (1905))
Мало что может сравниться с ощущением чуда, которое у нас вызывает зрелище затмения. Разные писатели, от Фенимора Купера до Дороти Сэйерс, фиксировали такие сцены и в прозе, и в дневниках. Одно из лучших описаний, передающее это чувство непосредственного контакта с тайнами творения, принадлежит Вирджинии Вулф, которая в 1927 году наблюдала затмение в Йоркшире – первое полное затмение, видимое в Англии, за более чем двести лет. На следующий день, 30 июня, она записала в дневнике:
Теперь я должна рассказать о затмении… Очень быстро, на самом деле очень-очень быстро, цвета потускнели; стало темнеть; и темнело, словно перед сильной бурей; свет тонул и тонул; мы повторяли: “Это тень”, – и думали, что все закончилось, это тень, когда неожиданно света не стало. Мы сникли. Солнце погасло. Стояла сплошная тьма. Земля была как мертвая. Удивительное мгновение, и следующее тоже, а потом, словно отвязался шар, облако опять обрело цвет, искрящийся небесный цвет, и опять стало светло. У меня появилось, когда стемнело, очень сильное чувство благоговения, я словно упала на колени, но вскочила, когда краски вернулись… Они вернулись удивительно яркими и прекрасными и в долине, и над холмами… Это походило на выздоровление. Нам было гораздо хуже, чем мы ожидали. Мы видели мертвый мир. Ощутили власть природы [308] .
308
Пер. Л. Володарской.
Мне
309
Вулф использовала пережитый опыт еще раз в “Солнце и рыбе”, а также в “Волнах” (1931), где она воссоздала этот экстатический момент в кульминационной сцене в Хэмптон-корте.
310
Isaac Asimov, New Stars, he Relativity of Wrong. N. Y.: Doubleday, 1988. Р. 138.
311
Stephen Jay Gould, Happy Thoughts on a Sunny Day in New York City, Dinosaur in a Haystack. N. Y.: Harmony Books, 1985. Р. 3.
Полумесяц огромной мечети Фейсал в Исламабаде на фоне неполного затмения (AP Photo / B. K. Bangash)
Когда в 2001 году должно было произойти затмение, Гулд велел всем своим студентам найти время для наблюдений, а сам отправился из Бостона (где была облачная погода) в Нью-Йорк для полноценного наблюдения. Позже он описал “это замечательное событие”:
В нашу эпоху искуственно навязанных полноразмерных потрясений… мы с трудом можем вообразить, что наше внимание привлечет, даже потрясет что-либо столь неуловимое, хоть и всеобъемлющее, как свойства окружающего нас солнечного освещения… Десятого мая небо над Нью-Йорком потемнело не вдруг. Но мы чрезвычайно чувствительны к обычному освещению, хотя и не можем полностью доверять этому своему чувству и даже не можем сформулировать, что же странного в изменении этого освещения… День зловеще нахмурился, хотя солнечный свет продолжать заливать все вокруг, и люди это заметили и слегка вздрогнули… заметили и замерли, а небо, полное света, потемнело до уровня практически незаметной грозы. Какая-то женщина сказала своему спутнику: “Черт возьми, либо это конец света, либо пойдет дождь – но, убей меня Бог, дождя явно не предвидится”.
Несколько необычно слышать о таких чувствах от ученого, но они демонстрируют нечто первобытное в нашей реакции. В рассказе Джона Апдайка “Затмение” мужчина отправляется со своей двухлетней дочкой в сад посмотреть на затмение: “В небе были облака, и казалось, что Солнце борется там, посреди стаи всклокоченных свирепых черно-серебристых облаков, с врагом слишком жутким, чтобы его можно было увидеть, призрачным и прожорливым пожирателем – как само время”. Он обращается к пожилой соседке, сидящей на крыльце, с вопросом, как ей нравится затмение. “Не нравится, – отвечает та. – Говорят, не надо выходить. Что-то там такое в этих лучах”. В конце концов тьма уходит:
Суеверие, подумал я, возвращаясь по двору, сжимая ладонь своего ребенка как талисман удачи. В ее прикосновении не было ни одного вопроса. День, ночь, сумерки, полдень, – все для нее было чудом, без расписания, без пут предсказанности. Солнце стало самим собой и скоро начнет изливать свои лучи так же высокомерно, как и раньше, и в этом смысле слепая вера моей дочери была оправданна. Но, несмотря на это, я был рад, что затмение не висит больше над ее головой, потому что внутри меня было чувство, что часть моей уверенности в себе испарилась навсегда от этого позорного для Солнца события [312] .
312
John Updike, The Early Stories, 1953–75. N. Y.: Knopf, 2003. Р. 645–46.