В поисках Белой ведьмы
Шрифт:
– Господин Вазкор тратит мои деньги, Чарпон, – вскричал Кочес, озабоченный сохранением лояльности по отношению к обоим своим опасным господам.
– Чарпон, – сказал я, – не хочешь иметь со мной дела – уходи.
– Вы же знаете, господин мой, что я такой же ваш раб, как и любой из моей хессекской толпы. Я удивлен, как вы сохранили мне жизнь после такого обращения с вами.
– У меня нет желания убивать человека без причины, – сказал я.
Я заметил, как в его взгляде мелькнуло спрятанное, впрочем, под слоем осторожной покорности подозрение, что я молод и честен; даже мое колдовство не излечило его от этого.
У меня было шестнадцать дней, пока «Вайн-Ярд» плыл, а я жил на иждивении у Чарпона в его же каюте, чтобы обдумать свои планы, которые были довольно просты. Если моя сука-мать
Глава 2
Отпустив Чарпона, я вышел в городскую жару, которая к концу лета превращалась в печной жар. Янтарная дорога тянется вдоль западной части Стены Храгона, которая отделяет аристократическую часть города от окраин. Бар-Айбитни состоял из четырех городов. Его сердцевиной была обширная торговая территория порта, доков, базаров, которая карабкалась в пригороды через возвышения на юге. За внутренней Стеной Храгона лежала укрепленная цитадель на естественном холме, называемом «Столб». Это было военное сооружение, расположенное на двух квадратных милях, его окружали стены с бойницами, облицованными бронзой. Цитадель могла вместить семнадцать джердов – примерно семнадцать тысяч человек. Дальше за Столбом, к востоку, протянулся Пальмовый квартал; террасы его громадных храмов и дворцов сказочного изобилия заканчивались в Небесном городе, оплоте императора, недоступном для большинства.
В то же время позади заболоченного участка далеко на западе, там, где болото окружило, как накипь, древние заброшенные доки, находилось то, что осталось от старого хессекского города Бит-Хесси (широко известное как Крысиная нора), – лабиринт трущоб, окружавших новую столицу.
Никто – ни воин, ни слабоумный – не посещал эти места, наполовину ушедшие под землю, часто видевшие лихорадку, в полдень темные, как сумерки, и хоть глаз выколи темные ночью; люди не рисковали заходить туда, если только во всех остальных местах им не угрожала смерть.
Янтарная дорога оканчивалась у Ворот Крылатой лошади, где был главный вход в Пальмовый квартал через Стену Храгона. Здесь, у западной части стены, начиналась фешенебельная часть торгового города, здесь были площади с фонтанами, дома с лепными украшениями и цветными колоннами, и Роща ста магнолий. Те, у кого находилось время для безделья, в этот час приходили в рощу, чтобы прогуляться по мягким лужайкам, подышать ароматами цветущих магнолий; фокусники выделывали свои штуки, а дикие звери ревели в клетках. Когда Кочес и я, сопровождаемые обычной толпой краснолицых охранников, шагали по улице в сторону рощи, из тени на нас выскочил Лайо. – Господин Вазкор, – сказал он настойчиво на своем симейзском языке, который я один здесь понимал. – Их будет трое.
Пока я устраивался в гостинице, хессеки Чарпона находились в городе по моим поручениям, разнося слово чудотворца. Свою славу, видимо, снискал и мой поступок с Золотой Рукой, пиратом. Лайо я отправил вместе с человеком, который знал все подводные течения в Бар-Айбитни, чтобы поискать среди больных тех, кто нуждался в экстравагантном лечении.
– Трое, – сказал я. – Хорошо.
Он ухмыльнулся; он бегал по моим поручениям, довольный, что у него теперь здоровая грудь.
– Это будет вот как, лау-йесс. На второй лужайке к вам подойдет старуха, продающая конфеты с лотка. Она споткнется и упадет на вашем пути, крича так громко, что всем будет слышно. Ее хорошо знают, у нее поврежден позвоночник, и она специально привлекает к этому внимание, чтобы добиться сочувствия.
– Она не будет возражать, чтобы я ее вылечил?
– О нет, лау-йесс. Она говорит, что если вы достаточно могущественный волшебник, она сможет показывать себя, как произведение рук ваших, да еще и денег соберет больше, чем раньше. Она спрашивает, – он опять ухмыльнулся, – не можете ли вы сделать ее заодно и молодой?
– И во сколько она нам обошлась?
Он сжал губы.
– Прости, Кочес, – сказал я. – Лайо, рассказывай остальное.
– После того как вы сотворите чудо для нее, придет еще один молодой человек, про которого все знают, что он слепой на оба глаза. Он младший сын купца Кечама, но отец выгнал его из дому, когда он начал жить с проституткой, а теперь только эта проститутка заботится о нем. Она приведет его на излечение, но она хуже, чем старая продавщица конфет, я на нее потратил три куска серебра, потому что я ей не доверяю. После того как глаза мальчика будут вылечены, лау-йесс, толпа должна уже быть довольна. Но на всякий случай я перекинулся словечком с привратниками в доме Фунлина – он полумасриец, богат и суеверен, а его жена сплетничает со служанками и еще более суеверна, чем он. Возле мочевого пузыря у него камень, который почти убивает его болью. Он уже призывал и жрецов-целителей из масрийских храмов, и, как я слышал, жрецов старой веры тоже. Если он узнает, что в Роще магнолий чудотворец, он обязательно пойдет проверить. А после чуда-другого он упадет к вашим ногам и будет просить вас.
– Хорошо поработал, – сказал я.
Другой мальчик для поручений тоже вернулся, и Кочес без возражений заплатил им обоим. Мы пересекли Площадь Крылатой лошади и миновали старую стену Рощи, которая сто с лишним лет назад была хессекским садом. Лужайки поднимались четырьмя ступенями, испещренными розовыми магнолиями и пятнышками водоемов. Тонкий аромат пыли курился над вьющимися дорожками, по которым прогуливались купцы и им подобные.
Было совсем мало женщин. Основным положением хессекской морали была мысль о том, что женщина – это драгоценность, которую лучше держать в шкатулке. Дамы могли отважиться выйти вместе со своими мужьями только под покровом темноты, да и то занавешенные от носа до лодыжки. Даже более бедные женщины, по необходимости выходящие из дома, тоже наполовину покрывали свои лица и целиком – фигуру; только масрийские девушки были с открытыми лицами, но они в основном жили в Пальмовом квартале. Торговый Бар-Айбитни был рассадником смешанной крови, старой и новой, и хотя мужчины надевали складчатые штаны и личины масрийцев, их женщины придерживались старой моды. Зато в Роще было много куртизанок мужского пола типа Тэи. Не раз я, прежде чем привык, останавливал свой взгляд на ком-нибудь, слишком похожем на девушку, чтобы ею быть. На второй лужайке красный тигр шагал на огороженном месте над тропинкой, с прицельной ненавистью глядя на толпу дураков, которые его охраняли. Единственное слабое звено в его железных кандалах означало бы совсем другую игру.
Кочес сказал:
– Эта старуха идет. Вон там. Я уже видел ее, горбатую Лели.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она должна была меня узнать, Лайо описал ей меня. Ее седые жидкие волосы были ничем не покрыты, ее глаза, казалось, зашиты в складки кожи, но нижнюю часть ее лица скрывал кусок покрывала. Она была худая, усохшая, маленькая даже для хессеков, ее спина возвышалась над ней, как небольшой обломок скалы. Перед собой она катила плетеный лоток на деревянном колесе, там лежали изысканные сладости, они словно высмеивали ее безобразие.
Она остановилась в двух ярдах от меня, сзывая покупателей тонким голосом. Я понял, почему она потребовала денег – для большего театрального эффекта она уронила свой бар к моим ногам. Когда сладости раскатились во все стороны, Лели неуклюже повалилась, растянувшись на траве, и начала пронзительно кричать с жуткой мукой в голосе.
Праздная толпа раздалась в стороны, встревоженная близостью несчастья. Кочес, не в силах сдержать веселья при виде такого представления, начал посмеиваться, пока я не велел ему успокоиться. Подбежала какая-то неряшливо одетая женщина, чья то тощая служанка. Возможно, она знала горбатую старуху раньше. Она склонилась над ней, пытаясь взять ее руку.