В поисках Белой ведьмы
Шрифт:
У меня не было пищи.
На всем протяжении моей жизни я мог обходиться малым. Иногда, смотря по обстоятельствам, мне действительно надо было очень мало. Я мог проводить много дней без пищи. Теперь как раз был такой случай. Хочу сказать, что это не уменьшило мою Силу, действительно, я почти не обращал внимание на неудобства. Я был убежден, что вскоре мне встретится знак, обитаемое это место или необитаемое. Итак, я питался снегом, используя его вместо воды.
Прошло шесть дней, потом двадцать. Моей последней едой был кусок сухаря, который я съел на корабле. Как ни странно, но я не чувствовал голода с тех пор: еще раньше я постепенно был приучен к маленьким порциям еды. Внезапно на двадцатый день голод вернулся ко мне, как понурый изголодавшийся пес. Наша на плечах налилась свинцом, живот прилип к позвоночнику, и черный свет застилал мне глаза. Как дикарь из какого-то доисторического кошмара,
Некоторое время путь шел в гору, и трудно было понять, что там впереди, потому что мешал слабый снегопад. Один или два раза впереди маячило что-то похожее на горы, может, это были далекие клубы тумана. Однажды мне встретился мрачный лес: ветви сломались под тяжестью снега, и он превратился в лес унылых столбов. Солнце бежало над ним и равномерно пронзало его лучами, как копьями. Когда стемнело, я нашел себе убежище в пещере, в основном, чтобы избежать встречи с дикими зверями, встречи, на которую я так надеялся днем. Я даже развел костер (чтобы отпугнуть животных, иначе он мне тогда был абсолютно не нужен), воспользовавшись масрийской трутницей, но не Силой, и кусочками сухого мха, который я нашел в трещинах скал.
Гонимый голодом, я потащился вверх по склону, перевалил через вершину и спустился в узкую долину. Погода была ясной как никогда. В надвигающейся темноте мне удалось разглядеть местность. Оказалось, что уже какое-то время я поднимаюсь в горы, а я и не знал об этом.
Горная долина была окружена высокими пиками. Казалось, одна группа их курилась, словно среди них был разложен сырой костер. Солнце зашло, долины и горы погрузились в серебристые сумерки.
Я нашел пещеру. У входа в нее от самой седловины вверху до зеленоватого зеркала водоема внизу – вознесся стройный столб бугристого ледяного стекла. Временами с его солнечной стороны лед трескался и около двух часов в день вода стекала вниз на замерзший водоем.
Пещера была мелкой и темной. У стены валялась белая кость. Эта кость для меня была очень важным знаком: раньше пещерой пользовались, она была связующим звеном между человеком и зверем.
Я редко оставался один так долго. Таким одиноким душой и разумом, да, но кто же не оставался? Рядом никого не было. Ни толпы, ни свидетелей, ни женщины, на которую можно было бы лечь, ни мужчины, чтобы подраться, ни врагов, чтобы перехитрить. Здесь была только тишина. Звуки и формы, которые я видел, были производными от этого ландшафта. Не летали птицы, не выли волки. Когда по горам проползала тень, легкая, как взмах крыла, – это проплывало облако.
Первая ночь. Я наскреб мха и сухих корней, чтобы развести в пещере костер. Отколов кусок от неподвижного водопада, я стал сосать эту безвкусную сосульку. Каким-то странным неопределенным образом я почувствовал холод, а мои руки тряслись от голода. Я погрузился в сон, и мне снилось, как в рассказах голодающих людей, жареное мясо, горы хлеба и причудливая стряпня городов. В этих снах я жадно ел, набивая свое брюхо, и никак не мог насытиться. Перед рассветом я со стоном проснулся, дрожа. Голод усилился. Это напоминало мне чуму, и вскоре, когда силы опять покинули меня, я снова погрузился в сон.
Проснулся я около полудня, слишком слабый, чтобы двигаться, за исключением тех случаев, когда мне надо было отползти в угол, чтобы облегчиться. Мой живот был пуст, но, как если бы я ел гнилые фрукты, меня несколько раз пронесло, в животе все бурлило, хотя изнутри я уже был, как выскобленная тыква.
День перешел в ночь.
Я лежал на спине, мой шрийский плащ, сложенный, служил мне изголовьем. Я задумчиво смотрел наружу, минуя взглядом почерневший пепел моего костра, на огромные алмазы звезд: некоторые из них были голубоватые, а другие – зеленоватые и розовые. Моя голова была ясна. Я даже не боялся. Я знал, что не умру, хотя меня начинало интересовать, что со мной станет. Может быть, при помощи Силы я смогу притащить себе пищу – выманить какое-нибудь животное из его зимнего логова или привести человека мне на помощь. Однако, попытавшись сконцентрироваться, я осознал, что внутри меня только пустота непригодного для использования мира. Ни шороха жизни. Теперь линия берега тянулась на восток. Передо мной, на севере, был другой выход к морю, но как далеко, сотни миль, дни пути… Мой разум помрачался, когда я думал об этом, и по телу растекалась слабость. Моя… Сила была совсем маленькой и еле теплилась, как искорка пламени. Замерзшие руки одеревенели и побелели. Если так будет продолжаться и дальше, то пальцы отвалятся, но вырастут ли новые? Некоторое время назад я предчувствовал испытание, оно даст мне знание, которого я должен достичь. Было ли все происходящие вот этим испытанием, этим знанием: голодание, ослабление моего физического состояния до рвоты, до положения беспомощного полуобмороженного младенца, лежащего на земле в пещере?
Со временем боль прошла. У меня совсем не осталось сил, их хватило только на то, чтобы доползти до входа в пещеру и взглянуть на белую долину, на давящую блеклость гор, дымящихся как котел. Возможно, это были вулканы. Я держал в руках найденную кость. Меня уже не интересовало ни мнимое будущее, ни трудности настоящего. Я думал. Я постигал непостижимые символы бесконечности, невидимые символы надира.
Ощупывая кость и размышляя над ней, я пришел к пониманию ее истории, ничтожной и призрачной. От этих раздумий я пустился в другие, где сталкивались земля и небо, прекращение существования и вечность, люди и боги. Я обрел покой – покой, которого не знал прежде и который покинет меня в будущем, потому что я не верил, что можно долго пребывать в безмятежности, этом чуждом людской душе состоянии, и в то же время обитать в человеческом мире. Мне казалось, что я проник в глубочайшие тайны моего «я» и всего сущего, возможно, так оно и было на самом деле. Это была цена, которую я платил жизни и живому, потому что когда я снова оживу, я должен буду забыть их. В мифах многих народов пророк идет в пустыню, в безбрежные просторы песка и снега, или поднимается на бесплодную черную гору. И когда он возвращается к людям, его глаза горят вдохновенным огнем, а лицо становится совершенно другим. Он рассказывает людям, что видел Бога. Мне хочется думать, что Бога, если он вообще есть где-нибудь, надо искать только в людях. Самородок золота ищут среди грязи. Мне также хочется думать, что пустыня, на мгновение или на вечность, очистится от грязи. Возможно тогда, вернувшийся пророк сказал бы не «я видел Бога», но «я видел себя».
Прошло около пятидесяти дней вместе с тем временем, что я провел в пещере, но я не уверен в том, как никогда не буду уверен до конца в тех тайнах, что я познал там.
Конец ритуала был очень простым.
Казалось, я очнулся от приятного сна без сновидений. Поднималось солнце, и столб водопада стал оттаивать с восточной стороны. Яркие капли понеслись вниз к водоему. Я не чувствовал ни голода, ни жажды, ни темноты, ни слабости. Действительно, я ощущал себя нормальным, сильным и энергичным. Мой ум был ясен, а тело готово для дальнейших действий, которых я потребую от него. Вот это-то и была явная нелепость, и я знал, что это – явная нелепость: мечтательное состояние прошло, я снова был простым человеком и рассуждал, как человек. Однако попытаться стоило. Я встал, потянулся, и мои полнокровные артерии с пением отозвались во мне. Мне было холодно, но я чувствовал, как каждая частичка моего тела мучилась от неподвижного лежания больным здесь, на обледенелой земле. Минуту спустя я выбежал из пещеры и бегом пересек долину туда и обратно.
Я никогда не был в более хорошей форме. По-моему, я прыгал в снегу как клоун. Я вспомнил Сгинувшую Расу.
Сгинувшая Раса не ела. Я очень легко вспомнил невероятные рассказы Демиздор, вспомнил о Сарвре Лфорн с фруктами из драгоценных камней, о несуществующих отхожих местах… Да, они не ели, не избавлялись от побочных продуктов переваривания пищи – двух жестокостей природы, без которых не может обойтись человек. Вспомнил свой стыд, потому что не был свободен от таких неотъемлемых свойств организма. А теперь? Теперь я был одним из них. Заговорила кровь. Кровь моей матери, ибо она, как белый призрак, была явным потомком того Потерянного народа с белыми волосами и белыми металлическими глазами.
Я медленно вернулся к пещере, опустился на пол и развязал свою котомку. Достав серебряную маску, которую подонки Ланко в ужасе швырнули мне, я долго пристально смотрел в ее пустые глазницы.
Возможно, все началось с нее, вся моя Сила, с ее расы, с их наследственности во мне. Может, во мне вообще ничего не было от отца, кроме физического сходства, нескольких воспоминаний о нем, оставшихся в клетках моего мозга, – короткие вспышки его честолюбия, которое как раз предшествовало моему появлению. Не считая этого, мои способности, по-видимому, перешли ко мне от нее. Даже в тот раз, на скале крепости у Эшкорека, когда я думал, что это его тень и его желание ведут меня, когда я вдруг заговорил на чужом языке, как если бы он был мне родным, даже тогда, вероятно, это было просто проявлением Силы, перешедшим как наследство от нее, Силы, взорвавшейся во мне, потому что это был благоприятный момент и потому что я нуждался в ней.