В поисках дракона

Эттенборо Дэвид

Проснувшись, я увидел, что остров находится там же, где и шесть часов назад. Мы не продвинулись ни на шаг. Весь день праумедленно кружилась на месте. Ничего не оставалось, как сидеть и курить, швыряя за борт окурки; к вечеру в голубой прозрачной воде вокруг было полным-полно мусора. Лежащий впереди остров притягивал нас как магнитом. Хасан и Хамид спали. Капитан развалился у румпеля, заложив руки за голову и уставившись в небо. Время от времени он рассеянно выкрикивал что-то высоким фальцетом. Думаю, это была песня. В принципе я хорошо отношусь к пению, но, когда оно длится несколько часов подряд,

любое, самое хорошее исполнение может порядком надоесть. Солнце клонилось к закату, и мы стали устраиваться на ночь.

Утром остров все еще находился на том же расстоянии. Его вид не вызывал ничего, кроме бешенства. Целый день мы провалялись на борту, ожидая хотя бы слабого дуновения ветерка, но паруса не шевелились, безжизненно повиснув. Вчерашние окурки зловеще плавали недалеко от прау.Мы с Чарльзом сидели на солнцепеке, свесив за борт ноги, тщетно ловя прохладу в теплой воде. Сабран занимался приготовлением пищи. Весь запас свежей воды хранился в глиняном кувшине, висевшем снаружи каюты. Несмотря на то что сверху он был прикрыт керамической тарелочкой, там оказалось много личинок москитов. При полном штиле солнце палило так неистово, что до кувшина невозможно было дотронуться, а вода приобрела отвратительный вкус. Сабран сумел превратить ее в довольно приятный и безвредный напиток: вскипятив воду, он растворил в ней несколько стерилизующих таблеток, добавил сахар и кофе. Впрочем, жажда одолевала с такой силой, что было не до капризов. Только когда Сабран в четвертый раз подал нам в качестве единственного блюда отварной, ничем не приправленный рис, я проявил строптивость.

Я решил поговорить с капитаном. Наш предводитель лежал, развалившись на корме, спазматически выкрикивая слова бесконечной заунывной песни.

— Любезный друг, — сказал я. — Мы очень хотим есть. Нельзя ли наловить рыбы?

— Нет, — ответил он.

— Почему?

— Нет крючков. Нет лески.

Я возмутился:

— Но ведь Тхат Сен говорил, что вы рыбаки!

Лицо капитана скривилось, он поцокал языком:

— Нет.

Это был не только тяжелый удар по меню; заявление само по себе показалось исключительно странным, даже загадочным. Если он не рыбак, то кто же? Я закидал его вопросами, но не выудил никакой дополнительной информации.

Пришлось брести назад к Чарльзу. Тот уже доедал свою порцию отварного, ничем не приправленного риса…

После еды мы спрятались от палящего солнца в каюте. Полуголые потные тела липли к жесткой бамбуковой циновке. Из оцепенения меня вывели доносившиеся издалека пыхтенье и хрюканье. Высунув голову, я увидел метрах в трехстах от праубольшую стаю дельфинов. Поверхность воды площадью с футбольное поле кипела от всплесков, когда дельфины с бившей через край жизнерадостностью взлетали над водой, выгибаясь в воздухе. Менее энергичные просто высовывали из воды головы и прочищали легкие через дыхало, громко фыркая и храпя. Именно эти звуки и разбудили меня.

Вначале дельфины двигались в сторону от нас, по потом, заметив застывшую на месте прау,изменили курс и направились прямо к судну. Через несколько секунд вся стая уже была рядом. Мы перегнулись через борт, жадно разглядывая гостей сквозь зеленоватую прозрачную воду. Дельфины, словно решив устроить для нас представление, выделывали курбеты прямо у носа лодки. Разрезая воду мощными

телами, они выпрыгивали так высоко, что их удавалось как следует рассмотреть. У дельфинов были похожие на клюв рты, большие темные дыхала на лбу и озорные глаза, насмешливо поглядывавшие на нас.

Минуты две они резвились вокруг прау,а затем, пыхтя и брызгаясь, стали удаляться в сторону маячившего на горизонте острова. Мы с грустью смотрели им вслед: счастливчики, они не зависят от милости попутного ветра, а нам ничего не оставалось, как ждать у моря погоды.

С приближением вечера паруса слегка ожили. Я заметил, что наши окурки отплыли на довольно большое расстояние. Вскоре легкий бриз превратился в ветер, а когда солнце село, нас уже сильно качало. Море расходилось не на шутку. Большие волны, нагоняя прау,задирали корму так, что бушприт глубоко нырял в воду и тут же взмывал высоко к небу. Лежа в ту ночь в тесной каюте, я слушал, как тяжелый гик терся о мачту и урчал, словно пьяный тромбонист. Для меня это была сладчайшая музыка, наполнявшая душу радостным ожиданием.

Весь следующий день держался сильный ветер. Слева по борту на горизонте длинной лентой тянулось побережье Флореса. Косяки летучих рыб проносились перед носом судна. Они поднимались с волной и, прежде чем та успевала опасть, отталкивались от гребня, распускали желто-голубые грудные плавники и парили в воздухе. Рыбы пролетали метров двадцать, лавируя между волнами и круто меняя направление полета. Когда огромный косяк обгонял нас, было такое впечатление, что волны вскипают радужной пеной, глаз не успевал следить за полетом этих прекрасных созданий.

Мы вдруг вспомнили о своих обязанностях кинопутешественников — сколько чудесных мгновений осталось не запечатленными на пленке! Чарльз полез в трюм и достал камеру. Самым колоритным объектом съемок на борту, безусловно, был капитан. Он очень картинно сидел на палубе, лениво облокотившись на румпель, голова в попытке спрятаться от жгучего солнца обмотана саронгом, веки прикрыты в полудреме. Праустремительно неслась по морю, пенистые буруны веером расходились за кормой.

— Кэп, — обратился я к капитану, — фото?

Сон с него как рукой сняло.

— Нет, нет! — резко запротестовал он. — Никаких фото. Ни за что!

Это было совсем уж странно. Все индонезийцы, к которым мы обращались с предложением, буквально жаждали сфотографироваться. Сейчас это явно прозвучало бестактно, но мы не могли понять, где зарыта собака. Чтобы сгладить неловкость и восстановить отношения, я завел с капитаном учтивую беседу, а Чарльз отправился искать другой объект для съемок.

— Хороший ветер, — сказал я для затравки, глядя на белые раздувшиеся паруса на фоне бирюзового неба.

Капитан хмыкнул, прищурил глаза и уставился в одну точку.

— При таком ветре мы должны быть завтра на Комодо, — продолжал я.

— Кто знает, — загадочно ответил он.

Капитан помолчал, шмыгнул носом и пронзительно завопил фальцетом. Мне давали понять, что разговор окончен. Я отошел.

Приближалась четвертая ночь пути. Казалось, судно уже должно быть на подходе к Комодо, и, проснувшись утром, я ожидал услышать весть о близости заветного острова. Увы, никто не спешил с этим сообщением. Я глядел во все глаза, но, кроме линии побережья Флореса на юге, ничего не было видно.