В поисках сердца спрута

Лурье Александр

Что-то не выстраиваются оборонные соображения… Но зато, наверно, постройка «Курска» вызвала экономический подъем в России?! Западные эксперты оценили АПК минимум в 1 млрд. долларов. Ну, положим, в России все дешевле и обошелся он миллионов в 300. Эти деньги были вынуты, естественно, не одномоментно, а на протяжении нескольких лет из все того же того же нищего российского бюджета. Не на увеличение или хотя бы элементарную выплату зарплат госслужащим и пенсий, не на вливания в агонизирующие здравоохранение и просвещение, не в сокращение неэффективной армии и обустройство уволенных в запас офицеров… Кто это там говорил: «Пушки вместо масла», а?

Но

ладно, деньги потрачены, ан золотой дождь все же не пролился — ни на конструкторов, ни на корабелов, ни тем более на моряков — видно, испарился еще в воздухе. Встречаются в особо засушливых районах такие феномены… Плюс эксплуатационные расходы, обучение экипажей и всего остального, необходимого для оживления этого Левиафана. Подъем АПК обойдется еще в 500 миллионов и тут уж сэкономить не удастся, так как самой Россия с этой операцией не справиться, а норвежцы и прочие англичане к кризису неплатежей не приучены.

Итак, «Курск» обошелся далеко не процветающей России в почти миллиард долларов и, самое главное, 118 человеческих жизней. Такова цена не национальной гордости или идеи, а — беспочвенных имперских амбиций. Голому и голодному не поможет то, что он вооружен до зубов. И вид его внушает не величие, а адекватные жалость и насмешки.

А вопросы скептиков — от Лукавого: зачем такой флот для величия России? Зачем России такое величие? И, главное, зачем России такое руководство, которое уверено (и остальных пытается убедить), в том, что этои есть величие? Или такой России положено именно такое руководство…

Замыленный профессиональным PR-oм глаз обнаруживает самые немыслимые конспирологические миражи и абсолютно не замечает пропагандистских слонов. Конечно, о совместных атлантических корнях этрусков и славян, равно как о прочих национальных парадигмах и диафрагмах рассуждать проще и увлекательнее, чем обратить внимание на почти полугодовой марафон чекистско-милицейских фильмов и сериалов по всем трем каналам доступного мне российского телевидения. Отдавая должное изысканным эстетическим воззрениям того самого человека, во имя и благо которого все и происходит, мне все же не стала близкой методика глубоко-проникающего подлизывания. Впрочем, судя по ражу исполнителей, они попросту истосковались по любимому делу за время длительного отсутствия объекта облизывания.

Общаясь в последний год с заезжими россиянами, особенно с москвичами, и расспрашивая их о событиях сентября 1999 и августа 2000, я понял, что ничего, кроме перенасыщено-эмоциональной реакции (чтоб не сказать: истошно-истерической) от них не добиться. Способность рассуждать и воспринимать сказанное логически и рационально, практически утрачена. На мой взгляд, этот феномен вызван крушением гипертрофированного рационализма как официальной идеологии советской империи. Советский рационализм по сути своей обслуживал не человека, а абстрактную идею. Своего рода подробный чертеж воздушного замка, калькуляции песчаных фундаментов. Нечто подобное расчетам максимального количества чертей на кончике иглы. Безудержная популярность астрологии, эзотерики и тайных знаний уже имела место при крушении другой рационально-мессианской парадигмы — в Веймарской Германии после 1918 года…

Та утрата связи с сегодняшней действительностью СНГ, которую ставят

в вину мне и некоторым другим обозревателям, является лишь отстраненностью от вакханалии иррационального. Ни возвышенный мыслитель, ни врачеватель-практик не должны впадать в экзальтацию и предпочитать веру и ожидание исцеления по щучьему велению — анализу и размышлениям.

3. «На дне» — сто лет спустя, или Национал-попса

«Ты нынче, брат, свинья свиньею… Каков-то будешь гражданин?» Л. Вершинин

Не знаю, как в момент написания, но сейчас, 100 лет спустя, российская действительность — зачастую и из заграницы, напоминает ту самую ночлежку из «На дне». И экономика, и политика, и, увы, массовая литература, беспрерывно воспроизводят все тот же образец люмпен-пролетарского мышления. Людям, потерявшим все, кроме своих иллюзий, свойственны зависть, примитивная наглость («авось проскочу!») и немеряные, хоть и абсолютно беспочвенные амбиции. Они настолько убеждены, что слабым позволено быть подлыми, что не видят смысла становиться сильными и честными. И еще они очень тоскуют по кумиру — «принцу, герцогу, барону или королю». Им «нужно на кого-нибудь молиться». Желательно, чтоб избранник мог рявкнуть нечто невразумительное командным голосом, а уж команду «К ноге!» они распознают и исполнят, не извольте беспокоиться.

Когда кумиров в заводе нет, их создают рукотворно, как гомункулусов — на пустом месте, из практического «ничего». Пи-ар, в отличие от природы, чудно уживается с пустотой. Очередной политический пузырь надувают по старинному большевистскому рецепту: из крови. Чужой — неограниченно, своей — по мере необходимости. Впрочем, ее никогда не бывает достаточно. Даже если пузырь лопается, то не очень сложно в кратчайшее время выдуть новый — куда как больший и красочный. Пузырчатых кумиров пытаются выдувать не только в политике, но и в литературе — просто суммы на рекламу куда меньшие.

Я был бы счастлив, если бы политическая ситуация в России не влияла бы на литературу, как это и происходит в большинстве стран мира. Не знаю только, удастся ли дожить до этого воистину судьбоносного момента. В России, политическая ситуация как бандиты или ОМОН (что, впрочем, почти одно и то же), ломится в дверь, а в окошко выкинуть не удается, потому как она за всеми углами сразу. И не дает от себя отвлечься. Очень трудно на такой нервной почве ваять нетленку.

Вот, например, глубокий и самобытный писатель, он же, по совместительству, вдумчивый и проникновенный мыслитель, а также лучший друг детей и прочая, одним словом горячо любимый самим собой…

Нет, не коснусь я в очередной раз этого святого и популярного имени, — не стоит оно того. Пристально изучив в прошлом году творчество этого плодовитого автора и выделив для себя его характерные черты и особенности, я пришел к выводу, что он является идеологическим и художественным наследником незабвенного В. Пепла (помните персонажа «На дне»? — того самого). Тот, помнится, тоже был неравнодушен к чужой собственности, правда, в духе своего времени, — не интеллектуальной, а материальной. Та же необыкновенная легкость в мыслях, та же выстраданная зрелость и глубина суждений.