В присутствии врага
Шрифт:
Алекс искал какие-нибудь слова. Это было трудно, потому что в данный момент он чувствовал только, как его сердце быстро покрывается коркой льда. Даже его слова показались неживыми:
— Тогда ты не была членом парламента.
— Существенный факт, о котором читатели с радостью позабудут, уверяю тебя. Публика с удовольствием пощекочет себе нервы, воображая, как мы на пару кувыркаемся в постели в гостинице в Блэкпуле. А на следующее утро я привожу себя в порядок, чтобы выглядеть для своих коллег мисс Паинькой. И живу с этой тайной все последующие годы. И веду себя так, словно нахожу все, за что выступает
Алекс не сводил с нее глаз. Он смотрел в лицо, в которое смотрел последние семь лет: прическа волосок к волоску, ясные светло-карие глаза, слишком острый подбородок, слишком тонкая верхняя губа. И думал — это моя жена, это женщина, которую я люблю. С ней я такой, каким не бываю ни с кем другим. Да знаю ли я ее?
— А разве не так? Разве не так? — проговорил он, шевеля непослушными губами.
Ее глаза как будто потемнели. Когда же она ответила, голос ее прозвучал до странности отстраненно:
— Как ты вообще можешь меня об этом спрашивать, Алекс?
— Потому что я хочу знать. Я имею право знать.
— Знать что? — Кто ты, черт тебя дери.
Ив не ответила. Она очень долго выдерживала его взгляд, потом сняла кастрюлю с огня и отнесла к раковине, где откинула феттучине на дуршлаг. Вилкой-мешалкой отделила полоску лапши и спокойно сказала:
— Ты переварил пасту, Алекс. Непростительная для тебя оплошность.
— Ответь мне.
— По-моему, я только что это сделала.
— Случайностью была беременность, — настаивал он, — а не выбор партнера. Ты знала, кто он, когда спала с ним. Ты должна была знать.
— Да. Я знала. Ты хочешь, чтобы я сказала тебе, что для меня это было не важно?
— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду.
— Хорошо. Это было не важно. Меня тянуло к нему.
— Почему?
— Потому что он покорил мой ум. А об этом мужчины обычно не заботятся, когда соблазняют женщину.
Алекс ухватился за то слово, которое мечтал услышать.
— Он тебя соблазнил.
— В первый раз. Потом — нет. Потом желание было взаимным.
— Значит, ты трахалась с ним не один раз. Вопреки желанию Алекса ее не задела его грубость.
— Я трахалась с ним на протяжении всей конференции. Каждую ночь. И почти каждое утро.
— Великолепно. — Алекс сложил газету и отнес ее на подставку. Взял с плиты сковороду с соусом, вылил его в раковину и смотрел, как жидкая масса пузырится в измельчителе. Он чувствовал близость Ив, но не мог посмотреть ей в лицо. У Алекса было такое ощущение, будто его душе нанесли смертельный удар. Он смог выдавить из себя лишь: — Значит, Шарли забрал он. Лаксфорд.
— Он это устроил. И если он публично признается, что он ее отец — на первой странице своей газеты, — ее вернут.
— Почему не позвонить в полицию?
— Потому что я собираюсь заставить его открыть свои карты.
— Используя для этого Шарли?
— Используя для этого Шарлотту? Что ты имеешь в виду?
Способность чувствовать, к его облегчению, наконец-то вернулась к нему.
— Куда он ее увез, Ив? Она знает, что происходит? Не голодна ли она? Не мерзнет ли? Не сходит ли с ума от страха? Ее похитил на улице совершенно незнакомый человек. Так заботит ли тебя что-нибудь помимо спасения твоей репутации, победы в игре и разоблачения этого ублюдка Лаксфорда?
— Не надо устраивать тут референдум по вопросам материнства, — тихо сказала Ив. — Я совершила в своей жизни ошибку. Я за это заплатила. И все еще плачу. И буду платить до самой смерти.
— Мы о ребенке говорим, а не об ошибочном мнении. О десятилетней девочке.
— И я намерена ее найти. Но сделаю это своим способом. Скорее я сгорю в аду, чем поступлю, как хочет он. Ты только посмотри на его газету, Алекс. И, прежде чем обвинять меня в чудовищном эгоизме, задайся вопросом, как этот сексуальный скандал отразится на Шарлотте.
Он, разумеется, понимал. Одним из самых страшных кошмаров политической жизни было внезапное появление из шкафа скелета, который, как все считали, давно и надежно похоронен. Едва такой скелет отряхивал пыль со своих пощелкивающих костей и представал перед публикой, как она начинала подвергать сомнению каждое действие, замечание или намерение того, у кого он обнаружился. Его присутствия всего лишь на периферии нынешней жизни политика было достаточно, чтобы мотивации исследовались, высказывания изучались под микроскопом, каждый шаг отслеживался, письма анализировались, речи препарировались и все прочее тщательно обшаривалось в поисках малейшего признака лицемерия. И это пристальное внимание обращалось на всех членов семьи, чьи имена и жизни также вываливались в грязи во имя освященного веками права общественности на информированность. Это сполна изведал Парнелл. И Профьюмо. Йоу и Эшби [11] оба прочувствовали, как скальпель любопытства вонзается в плоть того, что они считали своей частной жизнью. Поскольку ни предшественники Ив в парламенте, ни сама королевская семья не стали исключением и были выставлены на публичное осмеяние, она понимала, что не пощадят и ее, и особенно такой человек, как Лаксфорд, побуждаемый двумя демонами: стремлением повысить тираж и своим личным отвращением к консервативной партии.
11
Чарльз Стюарт Парнелл, Джон Профьюмо, Тим Йоу, Дэвид Эшби — английские политики, замешанные в сексуальных скандалах.
Алекс ощутил свалившееся на него бремя. Его тело жаждало действия. Мозг — понимания. Сердце — бегства. Он разрывался между отвращением и состраданием и чувствовал, что гибнет в этой своей внутренней битве. Пусть на мгновение, сострадание перевесило.
Указав подбородком в сторону гостиной, он спросил:
— Так кто это приходил? Те мужчина и женщина. По лицу Ив он понял: она решила, что победила.
— Он когда-то работал в Скотленд-Ярде. Она… не знаю. Какая-то его помощница, — ответила Ив.
— Ты уверена, что они справятся?
— Да. Уверена.
— Почему?
— Потому что когда он попросил у меня график занятий Шарлотты, то заставил написать его дважды — скорописью и печатными буквами.
— Не понимаю.
— У него обе записки о похищении, Алекс. Полученная мною и полученная Деннисом. Он хочет посмотреть на мой почерк. Он хочет сравнить его с почерком писем. Он не исключает меня из круга подозреваемых. Он никому не доверяет. А это значит, что мы можем доверять ему.