В простор планетный (с иллюстрациями)
Шрифт:
Пьер смотрит и слушает. Тонкие пальцы пробегают, носятся по клавишам. Звуки нарастают… Теперь Пьер ясно видит и слышит. Нескончаемые ряды волн идут на приступ береговых утесов. С громом ударяются они о скалы. Им нельзя отступать, за ними идут следующие. Они сокрушат скалы… Должны сокрушить! И тогда перед ними откроется широкий простор.
Но скалы стоят невредимо.
Ряд за рядом. Волна за волной.
Но вот к победному грохоту начинают примешиваться иные звуки. Волны сдают?
Нет! Они не должны сдавать. Им подобает победа! Сам не замечая этого, Пьер поднялся во весь рост. Анна сидит лицом к нему, он смотрит ей прямо в глаза.
Она
Лицо Анны торжественно и скорбно.
Волны бегут на приступ. Не ослабела их мощь, не уменьшилась воля к победе.
Но теперь уже ясно — не пробить скалы. Вдребезги разбиваются волны — ряд за рядом. Глубочайшее горе в их почти человеческих стонах. Страстной жаждой победы и болью от сознания недостижимости ее звучит последний, завершающий аккорд. Завершающий? Нет, в нем невозможность примириться с недостигнутым счастьем, с недоступностью победного пути вперед. И отчаяние…
Анна встала. Пьер не заметил, что прошло уже несколько минут, как кончилась соната.
Анна исчезла.
Тихо ступая, вошла Ольга. Взглянула в глаза мужу и положила руку на его плечо.
…‚ритомо Ниягава не впервые слушал музыкальные выступления Анны Мерсье. Он всегда любил музыку и еще в детстве хорошо играл на скрипке. Все же настоящий музыкант из него не вышел: не было главного, что отличает мастера в любой области искусства, — отчетливо выраженной творческой индивидуальности. Это не мешало ему наслаждаться исполнением любимых произведений, но только для себя, в своей комнате. Зажав скрипку между плечом и подбородком, внимая нежному и тонкому, порой вздрагивающему пению смычка, ‚ритомо слушал не свое исполнение, а мелодию, созданную композитором.
В игре Анны Мерсье он ценил как раз то, чего недоставало ему самому и что было дорого многочисленным поклонникам ее дарования, — ярко выраженную исполнительскую индивидуальность. При своем хорошо развитом музыкальном слухе он мог бы легко отличить ее исполнение от любого другого. Так мы узна» м знакомый голос среди многих других.
Однако то, что Анна выступает как композитор, было неожиданностью для ‚ритомо.
И вот он сидит в своей комнате перед экраном. Но не включает его до самой минуты начала концерта: ему не хочется отвлекаться никакими другими зрительными и слуховыми впечатлениями. Он даже закрыл глаза — и тотчас в его представлении возник образ Анны: ее подвижная фигура, белокурая голова, голубые глаза, полные улыбающиеся губы, ее лицо, на котором выражения настроений сменяются неуловимо, как меняются формы легких облаков, озаренных сиянием заката…
Еще не открывая глаз, он почувствовал — время настало.
Да, очень точно.
‚ритомо долго находился под впечатлением от концерта Анны. Странное, двойственное чувство владело им: глубокое наслаждение своеобразной, совершенной, как ему показалось, музыкой и ощущение томящей, настоятельно требующей выхода незавершенности. Такая неудовлетворенность, такое горячее и почти безнадежное стремление к счастью прозвучали в заключительных аккордах сонаты.
Как не вяжется страдание со всем обликом Анны! Представление о ней неизменно связывалось с чем-то ярким, бурным, стремительным, счастливым. Не случайно связывалось: она всегда выбирала для своих исполнительских выступлений мажорные, радостные вещи — будь то произведения старых или современных композиторов. Всегда порыв, взлет, достижение! И вот первая же вещь, которую она создала сама и которая началась тоже стремительным взлетом, завершается падением в бездну
Почти машинально Еритомо набрал индекс Информационного центра и дал заказ:
Анна Мерсье, исполнительница на мультитоне, возраст около двадцати лет, рост средний, звонкий голос, энергичные движения, белокурые волосы, голубые глаза, полные губы, быстрая смена выражений лица, тонкие руки, длинные пальцы. Он перечислил все это без запинки — так отчетливо видел перед собой Анну. Надо было бы еще указать, где она живет, где работает. Но этого он не знал.
Признаков было мало, притом они были часто повторяющиеся. Поэтому Информационный центр не сразу соединил его. Юноша ощутил сигнал соединения — он еще не был уверен, что это именно та Анна Мерсье.
О чем, собственно, он хочет с ней говорить?
Он отключил кольцо-телефон.
Концерт Анны вызвал много взволнованных откликов. Сыгранное ею произведение вновь привлекло внимание большинства человечества к трагической судьбе Пьера Мерсье. Анна вовсе не рассчитывала на это, по крайней мере сознательно. Она выразила в сонате свои чувства, которые естественным образом отразили переживания дорогого ей человека. Страдание отца стало ее страданием.
О Пьере говорили, писали, спорили. Ему глубоко сочувствовали, но подавляющее большинство считало, что он наказан справедливо. Приговор Мирового Совета был, по существу, приговором человечества. Да, пожалуй, если Анну спросить, и она признала бы это решение правильным.
И сам Пьер…
О нем было известно очень мало. Знали только, что он замкнулся в глубоком уединении.
Анна во время одного из своих редких посещений родителей решилась расспросить мать. Но Ольга очень ласково уклонилась от ответа, только сказала, нежно проведя рукой по ее гладкой прическе:
— Не тревожься…
В этих словах было одновременно что-то успокаивающее и запрещающее расспросы.
И больше о том разговора не было.
Только через два дня Еритомо, убедившись, что впечатление от концерта не тускнеет, а, наоборот, становится с течением времени все ярче, решился вызвать Анну. Автомат-секретарь, непременная принадлежность каждого квартирного телефона, отозвался:
— Анны Мерсье нет дома. Кто спрашивает?
— Это бесполезно, — сказал Еритомо, — она меня не знает. Но мне надо побеседовать с ней.
Не замечая того, он говорил с автоматом, словно с разумным существом, тогда как это была всего лишь кибернетическая машина, способная только задавать те вопросы и произносить те ответы, которые в нее заложены. На этот раз не было вопроса и не требовалось ответа — и секретарь молчал. Спохватившись, Еритомо спросил:
— А когда она будет?
— Через три дня, — тотчас ответил секретарь.
Еритомо спросил еще:
— Где ее можно найти?
Очевидно, этот вопрос не был предусмотрен. Машина порылась в своей памяти и ответила совершенно невпопад:
— Скажи твой индекс.
Еритомо отключился с досадой и облегчением: он уступил неодолимой потребности и все же не знал, о чем стал бы говорить с Анной.
Анна после концерта договорилась с товарищами по работе о замене, чтобы отдохнуть пять дней и большую часть этого времени провести с матерью. Работа над композицией стоила ей сильного нервного напряжения. Случалось, она по десять часов подряд не отходила от мультитона. А после выступления почувствовала сильнейшую усталость.