В роли себя самой

Проклова Елена Игоревна

Не знаю, какой силы должно быть потрясение, чтобы заставить меня плакать "для себя", просто по-человечески, по-женски. А заплакать для игры я могу без малейшего труда.

Вспоминаю один любопытный случай: как-то раз на съемках мне снова и снова надо было работать одну сцену - в крупном плане и со слезами. Что-то не получалось со светом, или звуком, или чем-то там еще, и приходилось повторять - дубль, еще дубль... Зато до каких же вершин дошла тут наконец так называемая техника актерского мастерства: надо плакать - и я плачу, в который раз. Но... только одним глазом! Тем, который к камере! Вдруг я поймала себя на этом - и у меня просто ум за разум зашел: что же это творится-то?

А

остальным хоть бы что... Вот обидно: такой феномен, а никто, подумайте, его не замечает... Что, впрочем, говоря серьезно, вполне можно понять: у остальных ведь тоже работа, со всеми ее прелестями. Я, как говорится, дошла, но и все тоже дошли. Где уж тут еще наблюдать и удивляться, какие фокусы со мной вытворяет инстинктивная экономия физических ресурсов при исполнении мною профессионального долга...

Вспомнив о профессии, я только еще раз могу сказать ей огромное спасибо. Ведь я все-таки очень бегло пронеслась по периоду жизни, который принес мне огромные потери. И если бы не моя работа... Конечно, не только работа, но - и даже на первом месте...

Нет, давайте перевернем страницу. Впереди у нас начинается новый и, может быть, самый длинный разговор.

Глава 11

ЗАЧЕМ НУЖНЫ МУЖЧИНЫ

Классик сказал: "Каждая несчастная семья несчастлива по-своему, все счастливые семьи счастливы одинаково". Насчет "несчастлива по-своему" у меня никаких возражений нет. Но "счастливы одинаково"?.. Может быть, и да, если "одинаковость" состоит в том, чтобы семья была полной - муж, жена, дети - и обеспеченной: дом, деньги, уверенность в завтрашнем дне. Можно добавить еще несколько подробностей, тоже вполне общих и "одинаковых": здоровье, ровные отношения с ближайшим кругом родных и знакомых, послушание детей, их способности и желание учиться - вот и все, наверное. Действительно, одинаково... И еще надо сказать, что никакая семья по доброй воле не стремится уменьшить этот набор - простой, как правда.

Если бы он еще выдавался так же, как в свое время наборы продуктов к большим праздникам - постоянная забота профкома на каждом предприятии... Но, слава Богу, это не так, и как раз в этом-то все и дело.

...Все, что сбыться могло,

Словно лист пятипалый,

Мне в ладони легло,

Только этого мало.

Жизнь брала под крыло,

Берегла и спасала,

Мне во всем повезло,

Только этого мало...

Почему - мало? От жадности, что ли? Не хочу быть вольною царицей, а хочу быть владычицей морскою? Чтобы золотая рыбка мне служила и была бы у меня на посылках? Нет, конечно, нет.

"Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек? Что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весной мимозами? ...Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, не отдельный сад и не деньги. Она любила его, она говорила правду".

Как хорошо, как умно и красиво писали и Тарковский, и Булгаков! Примеряешь их слова к собственной жизни - и сердце щемит от пронзительной красоты и не менее пронзительной правдивости! Все верно, как же все верно! Вот только если бы еще они - мастера, чудотворцы, сердцеведы - договорили одну маленькую вещь, ответили бы на один вопросик... нет, простите, на два: зачем и как.

Ей, Маргарите или любой другой женщине, нужен был кто-то... Я согласна, я все понимаю, еще бы! И пусть нужен даже не кто-то, а совершенно конкретно тот самый, такой-то и такой-то. А зачем? Нет, этот вопрос совсем не глупый. То же самое и второй: как? Пока ими не задашься, счастье твое, если оно и есть, это счастье одинаковое, случись

что - легко уплывающее из рук. Потому что от тебя самой в нем мало что зависит. Поэтому надо спросить, и этого все равно мало: к вопросу надо найти ответ - и ответ убедительный. Есть милосердие судьбы и случая - в том, что они дают нам шанс получить ответы. Разумеется, не даром (очень даже не даром) но все-таки шанс у нас есть.

Тот период жизни, когда я познакомилась с Андреем, был для меня одним из тяжелейших. Это случилось через полгода после того, как умерли двое моих новорожденных близнецов, и их потеря вызвала самые неожиданные, непредсказуемые последствия.

Со смертью детей нарушились все прежние мои связи в жизни. Шок был слишком силен. Все, кто окружал меня, и всё, что окружало, способствовали его рецидивам. Особенно семейные отношения, домашняя обстановка - и в своем доме, и в родительском. Как много хорошего было когда-то в слове "дом", столько же и еще гораздо больше стало в нем страшного, отвратительного, непереносимого. Жить так было невозможно.

Я понимала где-то, на периферии сознания, что причина мучений не в ком ином, кроме как во мне. Надо было попытаться внутри себя что-то делать. Сделала я это, одним махом перечеркнув прошлое и настоящее, сказав себе, что если жить нужно, то нужно жить, вынырнув из устоявшегося мира. Это решение повлекло за собой наше расставание с Александром Михайловичем. Он, страшно тяжело все переживая - так же, как и я, ушел в свое дело с головой, спасаясь этим.

А я... У меня было такое ощущение, что я выжила. Как выживают люди, единицы или десятки - из сотен тысяч, после стихийных бедствий, сражений, крушений и катастроф. Это ощущение изредка было как бы даже радостным: сама я - жива. Но чаще того и более того оно было пустым и чужим. Вот - ничего нет... Я свободна. Кругом - пусто. А пустота, знаете ли, она всякое притягивает...

В чем-то мне помогало агрессивное такое делание дел: я грузила и грузила себя всякими проблемами. В этом очень сказалось содействие театра. Я бесконечно благодарна всем людям в нем - за то, что они так фантастически правильно и полезно отнеслись к тому, что со мной случилось. Чтобы я не зацикливалась на личном несчастье, меня просто завалили работой, актерским трудом - бесконечными вводами, репетициями, учением ролей. Я уходила из дома с утра и приходила около полуночи. На дневное время мне была обеспечена "лечебная повязка" от выжженности внутри. Но оставались ночи... Сколько ни играй в театре, сколько ни разъезжай по фестивалям и дням советского кино... Оставались несколько часов во тьме, когда я была предоставлена самой себе. И могла, как Пенелопа, распускать все сотканное за день. Только я распускала не покрывало или ковер,- что там именно ткала древняя гречанка?
– а себя. И чувствовала, как непреодолима эта мания - так же, как мое одиночество...

Одиночество было таким, что это становилось просто катастрофой. Старые связи - все порваны, а восстанавливать их я не умела никогда. И новые не завязывались: я слишком неадекватно реагировала на сочувствие, участие, заботу. А уж какие-то там ухаживания я вообще воспринимала так, что давала людям право считать меня просто сумасшедшей, с диагнозом и со справкой. Ни близкие, ни далекие не в силах были тут как-то изловчиться и морально меня приобнять, подкрепить... Да и физически тоже. Говорят, что пострадавшего от сильных ожогов, когда у человека очень много кожи сгорело, в хорошей клинике кладут в такую ванну-кровать со специальным раствором, густым гелем, который держит больного на мягкой полужидкой поверхности, уменьшая боль, и одновременно лечит. Вот если бы можно было душу положить в такую ванну...