В России жить не запретишь
Шрифт:
Гадая о причинах такого странного решения, Бондарь не забывал обдумывать само генеральское предложение. Интуиция подсказывала: не сахар. Больше напоминает сыр в мышеловке… Наживка, которую так и подмывает заглотить. Не от жадности, не с голодухи, а для того, чтобы вновь ощутить вкус риска, азарта, борьбы, победы, всего того, без чего мужчина превращается в бездумный агрегат по переработке пищи. Слишком долго длился вынужденный простой Бондаря. Слишком большая озабоченность состоянием его здоровья со стороны руководства. Ему велели приобретать прежнюю форму и ждать вызова. Он приобретал, он ждал, он маялся. Ничего не менялось. Жизнь Бондаря сделалась бесцельной. То, как обошлись с ним на Лубянке, смахивало на изощренную пытку.
Скука, неопределенность, суета сует и всяческая суета. Все сильнее угнетала Бондаря и та опека, которой пыталась окружить его урожденная Лиззи Браво. Когда он не сочинял мысленно вызывающих рапортов полковнику Роднину, он изобретал всевозможные способы доказать, что не находится на иждивении у молодой жены. Требовалось во что бы то ни стало превзойти Лизу на бытовом поприще, а чем еще утрешь американке нос, как не долларами? Поступившее от генерала Конягина предложение было подозрительно, но заманчиво. Как же поступить Бондарю с приманкой? Отвергнуть ее? Равнодушно отвернуться? Или все же испытать судьбу, а заодно себя самого? Как ты, капитан Бондарь? Не разучился дергать смерть за усы? Не разъелся на буржуйских харчах? Не хочешь ли заняться чем-нибудь поинтереснее чтения шпионских романов? Пришлый генерал поерзал на стуле, закинул ногу на ногу и нарушил затянувшееся молчание.
– Итак, что скажешь по поводу моего предложения, капитан? – спросил он.
Манера общаться, несомненно, генеральская: напорист, преисполнен чувства собственного достоинства, властен, по-сановному хамоват. Гостя Бондарь окрестил про себя «сивым мерином»: и фамилия соответствующая, и масть. В молодые годы Конягин наверняка был рыжим, а теперь на память об этой счастливой поре только веснушки остались. Шевелюра поредела, покрылась сединой, как инеем. Щеки обвисли на манер бульдожьих, однако до пускания старческих слюней было еще далеко. Генерал, он и в Африке генерал. Цивильный костюм сидит на нем, как на корове седло – хоть и подогнан идеально, а все равно кажется неуместным. Выправка военная, взгляд властный, голос зычный. С таким можно иметь дело. Но нужно ли?
– Долго мы будем играть в молчанку? – недовольно осведомился Конягин, утомившийся быть объектом пристального изучения хозяина квартиры.
– Ваше предложение очень смахивает на авантюру, – сказал Бондарь. – На сомнительную авантюру.
– Дело государственной важности не может быть авантюрой.
– Еще как может. Особенно, если человек, толкующий о делах государственной важности, предпочитает действовать не по официальным каналам, а частным образом. К тому же не вполне трезвый человек.
– А ты наглец, капитан, – восхитился Конягин.
Бондарь отрицательно качнул головой:
– Я не наглец, просто предпочитаю прямо говорить, что думаю. Даже если мой собеседник представляется генералом или маршалом.
Стул под поменявшим позу Конягиным негодующе взвизгнул.
– Я действительно генерал, и я действительно заместитель начальника штаба округа, – заявил он. – Ты можешь удостовериться в этом, как только согласишься вылететь со мной на место событий. Надеюсь, поданный для нас двоих самолет убедит тебя больше, чем предъявленные тебе документы?
– Я тоже надеюсь, – сказал Бондарь. – А еще я надеюсь, что за штурвал самолета сядете не вы лично. Не хотелось бы мне по пьяной лавочке в какой-нибудь нью-йоркский небоскреб врезаться.
Конягин пропустил подначку мимо ушей, во всяком случае, никак на нее не отреагировал.
– Это значит «да»? – напористо спросил он.
– Это значит, что человеку вашего положения как-то несолидно уклоняться от ответов на задан– ные вопросы. Если вы начинаете темнить в самом начале, то что будет дальше?
– Ты о чем, капитан?
Бондарь усмехнулся:
– На моей памяти всего один случай, когда генерал снизошел до того, чтобы осчастливить меня личным визитом. Но то был совсем другой генерал, и он явился ко мне не под хмельком.
– Я приехал к тебе прямо с поминок, – глухо сказал Конягин. – Сегодня хоронили самого близкого мне человека. – Его левый глаз коротко дернулся и застыл на манер стеклянного. – На похороны я не успел, но несколько чарок за упокой души единственной внучки опрокинул, было дело. В чем я еще должен отчитаться перед тобой, капитан?
– Вы мне ничего не должны, товарищ генерал. Я вам – тем более.
Бондарь произнес эти слова намеренно жестким, даже грубоватым тоном. Не кисейные барышни беседуют – офицеры из серьезных ведомств. И тема разговора у них серьезная, тут не до сюсюканий, не до взаимных расшаркиваний. Какое кому дело до чужих похорон? Они оба пока что живы, и каждый преследует на этом свете свои цели.
– Хорошо сказано, – проворчал генерал. – Тут ты абсолютно в точку попал, капитан. Никто никому ничего не должен. Мое дело предложить, твое право отказаться. Родина без нас не пропадет, не сумеем подсобить мы, другие найдутся.
Он сделал вид, что собирается встать, и Бондарь отлично видел, что это лишь уловка, но, злясь на себя, не удержался от вопроса:
– Почему вы обратились ко мне? Насколько мне известно, ваше главное разведуправление пока что не расформировано.
Генеральское седалище вернулось на место.
– Да пойми ты, капитан, не имею я права вдаваться в такие подробности. Задание в общих чертах тебе известно: в руки полевого командира по кличке Черный Ворон попали документы, которые могут быть использованы против нас. В штабе очень хотят вернуть их обратно, но без лишней помпы, негласно. Если поручить операцию армейскому спецназу, то информация может просочиться к боевикам, а мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать компьютер.
– В вашем штабе сидят предатели?
– Предатели не навешивают на себя соответствующие таблички, – напыжился Конягин. – Конкретно я не подозреваю никого, но сейчас ни на кого положиться нельзя, абсолютно ни на кого.
– Поэтому-то вы и обратились к человеку, которого в первый раз видите? – саркастически спросил Бондарь.
– Я обратился к человеку, который никоим образом не может слить информацию заинтересованным лицам, – парировал Конягин. – К офицеру из чужого ведомства, да. Но к надежному, проверенному офицеру.